Калейдоскоп фантастики

Обе статьи — «Рожденный прогрессом...» В. ЛУКЬЯНИНА и «Фантастика и подросток» Юрия КОТЛЯРА есть в «Истории фэндома» Юрия ЗУБАКИНА, и я их не буду дублировать. Один из первых публичных отпоров им дал Всеволод РЕВИЧ, подготовив сразу же после публикации ЛУКЬЯНИНА в 5-м номере журнала «Москва», свой ответ ему. Вот как написал об этом в письме брату от 24 июня 1964 года Аркадий СТРУГАЦКИЙ:

— Дорогой Боб!

Обрадовал тут нас Ревич. Он написал статью в ответ Лукьянину очень хлесткую, уловил его в массе ошибок и благоглупостей. Статья, возможно, пойдет в следующий четверг в Лит. Газете.

В примечании к этому письму в книге «Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники. 1963–1966 гг.» сказано, что «статья РЕВИЧА опубликована лишь в апреле следующего года: РЕВИЧ В. Художественная «душа» и научные «рефлексы» // Молодая гвардия (М.). — 1965.— № 4».

Но это ошибка (в томе 8 полного 33-томного собрания сочинений А. и Б. СТРУГАЦКИХ она уже исправлена). «Душа» и «рефлексы» — совсем другая статья, где РЕВИЧ отвечает уже и ЛУКЬЯНИНУ и КОТЛЯРУ. Она тоже есть в «Истории фэндома» Юрия ЗУБАКИНА. А то, о чем сообщает Аркадий СТРУГАЦКИЙ, действительно было опубликовано в «Литературной газете» 2 июля. И ее в публичном доступе нет. Поэтому я ее ниже и представляю.

Всеволод РЕВИЧ. Рожденная поспешностью...

Может, зря, В. Лукьянин, автор статьи «Рожденный прогрессом...» (журнал «Москва», № 5) не послушался друзей-критиков, которые «зачастую и сами фантастику не читают и другим не советуют», может, и не надо было ему столь отважно идти против течения: «Я все-таки (все-таки! Подумать только! – В. Р.) «продолжаю читать научно-фантастические произведения и все, что о них написано, пытаюсь понять, почему же так много сейчас их пишется...»

Конечно, если человек наложил на себя такую суровую епитимью, то удивительно ли, что при чтении пятой книжки им овладевает дурное настроение, к пятнадцатой он уже не вполне понимает прочитанное, а на двадцать пятой в углах начинают мерещиться зеленые чертики всевозможных ошибок...

В начале статьи В. Лукьянин дает определение: «Научно-фантастическая литература — это литература научной мечты. Иными словами, это научно-художественная литература, предметом которой является в основном не сегодняшний день науки, а научные гипотезы, наука и техника завтрашнего дня, как она мыслится сейчас». Определение – вещь нужная и полезная, в нем не грех и шесть раз повторить слово «наука», было бы только оно верным и полным. Но, во-первых, в это определение не вошла «человековедческая» сторона. Фантастика никогда бы не имела такой огромной аудитории, если бы она была сродни той «утилитарной», воспевающей подъемные краны литературе, о которой писал Н. Рыленков в прошлом номере «Литературной газеты». А ведь именно к этому толкают ее подобные определения. Фантастика всегда была, есть и будет полноправной частью художественной литературы (а не каким не «гибридом», как ее называет В. Лукьянин), потому что в ней нас не столько интересует оправданность научно-технических гипотез, а то, как ведут себя люди в предлагаемых необычных обстоятельствах, какие новые нравственные черты у них проявляются. Во-вторых, дорожным знаком «научная мечта» критик преграждает доступ в фантастику всем произведениям, которые непосредственно, самим сюжетом, не раскрывают идеалов их авторов.

Вспомним наудачу: «Война миров» Уэллса, «Атавия Проксима» Л. Лагина, «Пылающий остров» А. Казанцева, «Звездные дневники Ийона Тихого» Ст. Лема, «451° по Фаренгейту» Р. Бредбери и т. д. Можно ли сказать, что в этих книгах воплощены научные мечты их авторов? Какие уж тут мечты! Многообразная живая литература не хочет влезать в отведенные ей узкие рамки.

В. Лукьянин сам чувствует неувязки, и вот он начинает всячески дополнять и развивать свое определение, так и не сведя концы с концами.

Например, он утверждает: «Мы вправе говорить об определенном расширении границ искусства под влиянием научно-технического прогресса. Научные проблемы становятся достоянием искусства. Физика становится лирикой». Но не следует волноваться, основы эстетики остались непоколебленными, на их защиту грудью встал сам В. Лукьянин: «Научные гипотезы и технические изобретения, как бы интересны они ни были, сами по себе не могут быть предметом искусства». Так все-таки — «становятся» или «не могут»?

Для иллюстрации своих размышлений В. Лукьянин привлекает имена Жюля Верна и Уэллса. С Жюлем Верном он еще кое-как справляется, но, подойдя к Уэллсу, оказывается в глухом тупике. Ему сразу же приходится ввести новый термин «социально-философская фантастика». Что же это такое, и в каких она состоит отношениях с той фантастикой, которую В. Лукьянин называет научной? Ответа на это вопрос мы не получаем.

Но не будем углубляться в теорию, нас сейчас интересует не столько Жюль Верн и Уэллс, сколько современная советская фантастика, которая успешно развивается и пользуется большой любовью и признанием читателей. В. Лукьянин, опираясь на свои путанные теоретические выкладки, устроил против нее настоящий поход.

Методика критического анализа, примененного В. Лукьяниным, не отличается новизной. Из того или иного произведения выбираются один-два эпизода, одна-две цитаты и на этом основании делаются далеко идущие выводы.

Берется, к примеру, один из рассказов Анатолия Днепрова «Суэма». В. Лукьянин находит в рассказе «совершенно ненаучные измышления, основанные на абсолютизации возможностей кибернетики». Слова-то какие! Что же случилось? Оказывается, А. Днепров придумал такую кибернетическую машину, которая может вести самостоятельные научные исследования. (Это не ахти какое открытие для фантастики, но стоит напомнить что «Суэма» — один из первых «кибернетических» рассказов в советской литературе.) Оставаясь при всех своих феноменальных способностях все же машиной, Суэма в конце концов приходит к решению, что ей необходимо исследовать своего создателя со скальпелем в «руках». Если мы вспомним хотя бы не столь давнюю дискуссию по кибернетике в «Литературной газете», то увидим, что мысли о принципиальной возможности создания «думающих» машин высказывались вполне авторитетными учеными. Не будем сейчас спорить, правы они или не правы и в какой степени это возможно. Но если ученые позволяют себе выдвигать подобные гипотезы всерьез, то почему надо запрещать фантасту высказать и свои предположения?

Фантастика тут же прекратила бы существование, если бы у нее было отнято право «абсолютизировать возможности», еще только-только намечающиеся в науке и в жизни. На то она и фантастика. А если мы согласимся с В. Лукьяниным и примемся развешивать ярлыки «ненаучно» на всем еще окончательно не решенном, то наша фантастика будет отброшена к той самой «теории ближнего прицела», о которой иронически отзывается он сам.

Чтобы разгромить «ненаучного» Днепрова, в ход пущена тяжелая артиллерия классики. «Суэме» противопоставлена знаменитая пьеса К. Чапека, в которой, как известно, роботы тоже восстают против людей. (К сведению В. Лукьянина: пьеса называется не «R.V.R.», что напоминает заголовок рассказа Гайдара, а «R.U.R.» — «Россумские Универсальные Роботы»). Но при чем здесь Чапек? Чапек писал антикапиталистический памфлет, его нисколько не волновали проблемы кибернетики. Какой смысл в сближении произведений, далеких по своему основному замыслу?

В отличие от «Суэмы» критика романа Ариадны Громовой «Поединок с собой» лапидарна – только одна фраза: «Фантастические люди-чудовища профессора Лорана держат в страхе своего создателя и его домочадцев с первой до последней страницы, пока наконец не убивают его, погибнув при этом и сами». Совершенно верно, все именно так и происходит в романе. В. Лукьянин не заметил только одной детали: «Поединок с собой» как раз и направлен против экспериментов подобного рода, против аполитичности в науке, в самом романе содержится критика буржуазных ученых-одиночек, не желающих задуматься над возможными результатами своих открытий. Ведь точно такой же фразой можно с такой же легкостью «разделаться» и с Чапеком: у него-то роботы уничтожают не одну лабораторию, а все человечество.

Не потрачено много места и на Геннадия Гора: тоже «ненаучен». Одна цитата – и ликвидируется повесть А. и Б. Стругацких «Извне». Два эпизода, три цитаты – и сходная участь постигает их же «Стажеров». Неужели же в творчестве братьев Стругацких, А. Днепрова, Г. Гора, А. Громовой и других советских писателей-фантастов нет ничего – ну, даже ни полстолечка – такого, что можно было бы поддержать, — выделить сильные стороны в их произведениях, посоветовать, на что следует ориентироваться? Неужели же все так безнадежно плохо?

Еще несколько очень любопытных упреков походя бросает В. Лукьянин. Ему не нравится, что героям нашей фантастики не все легко дается, что они вынуждены, как говорят, преодолевать трудности. Это логично: раз фантастика — «мечта», то какой дурак будет мечтать о трудностях и конфликтах. Давайте рисовать высокохудожественные буколики! В. Лукьянин так и пишет: «Если уж автор и покажет работу героев, так это непременно героическая работа, преодоление трудностей. Иногда герои даже гибнут, но чаще переносят все мужественно и даже с юмором». Все ее (советской фантастической литературы. – В. Р.) герои – это именно герои. Их знает вся Земля (солнечная система, вселенная), они на короткую ногу с членами правительства, им при жизни воздвигают памятники. Будут ли в те фантастические времена рядовые труженики?..»

Во-первых, без малейших усилий можно назвать десятки произведений, в которых действуют эти самые «рядовые труженики». Но главное в другом. Критик называет «странной особенностью» стремление советских фантастов изображать своих героев героями. Не будем искать другого эпитета, поистине странно услышать подобный упрек. Наши фантасты стараются утверждать героизм, мужество, как привычное поведение людей коммунистического завтра, справедливо считая, что эти качества будут расти и усиливаться. И это плохо?

(Конечно, не все, что критикует В. Лукьянин, мы собираемся защищать. В числе прочих он называет действительно слабые книги, и действительно неудачные эпизоды. Но в этом случае анализ остается не менее поверхностным.)

А все же хоть что-нибудь есть, что понравилось бы В. Лукьянину? Есть. Один роман – «Туманность Андромеды» — пример ставший хрестоматийным, два памфлета Л. Лагина, один шутливый рассказ А. Глебова и один тоненький сборник космических легенд Г. Альтова. Больше ничего. Кстати, если уж быть последовательным, то, очевидно, свою позицию критику следовало бы назвать по-другому, иначе остается неясным: что же рождено прогрессом – сплошные ошибки и неудачи?

Даже от автора обзорной статьи требовать упоминания всех произведений бессмысленно. Но странное (любимое словечко В. Лукьянина!) обстоятельство. Он в основном ссылается на вещи пяти-семилетней давности и проходит мимо большинства наиболее заметных новинок.

Доказательства? Пожалуйста: «Путешествие длиной в век» Владимира Тендрякова, интересное уже прежде всего именем автора, повести А. и Б. Стругацких «Попытка к бегству» и «Далекая Радуга», роман Е. Войскунского и И. Лукодьянова «Экипаж «Меконга» (кстати сказать, о «рядовых» тружениках и вполне земных проблемах, вроде транспортировки нефти), остроумные рассказы И. Варшавского...

Нарисовав столь безотрадную картину, В. Лукьянин наносит последний мазок: наши фантасты заимствуют-де «мотивы» из произведений буржуазных писателей.

В частности, он пишет: «Прогрессивный французский критик Жан Вердье высказал однажды такую мысль: наука едина, отсюда и общие черты в творчестве фантастов разных стран. Свой вывод критик основывает на тематическом сходстве произведений советской и американской научной фантастики. Можно ли согласиться с таким мнением?» «Никогда!» — грозно восклицает В. Лукьянин, очевидно искренне считая, что закрывает собой брешь, через которую просачивается буржуазная идеология. Но сигнал тревоги – дело весьма ответственное, и, прежде, чем разбить стекло и нажать кнопку, стоит еще раз внимательно посмотреть: а есть ли опасность? Не плод ли она чрезмерной торопливости и некоторого недопонимания сути дела? «Тематическое сходство» и «идейная направленность» — это далеко не одно и то же. Да, в произведениях и американских и советских фантастов герои летают на ракетах, вступают в борьбу с враждебным космосом (да, с враждебным – космос не Черноморское побережье), создают невиданные машины, разговаривают с умными роботами... Но все дело в том, во имя чего это делается, какая философия за этими темами скрывается. И уж если В. Лукьянин усомнился в том, что идейная направленность книг советских фантастов даже и в каких-то отдельных проявлениях полярна направленности американских произведений, то в обоснование этого обвинения нужны, право же, аргументы повесомее и анализ поглубже.

В свое время Буало дал королям мудрый совет: «Героем можно быть и не опустошая земель». Так вот, можно быть очень требовательным критиком и не утраивая критических «разносов». Пользы от этого – ни на грош.

Всеволод РЕВИЧ.

«Литературная газета» № 78 от 2 июля 1964 года, стр. 2.

P.S. Вот что пишет в октябре 1964 года о статьях КОТЛЯРА и ЛУКЬЯНИНА Борис СТРУГАЦКИЙ в черновике письма Генриху АЛЬТОВУ, который он написал по просьбе Аркадия:

— И наконец, о критиках. Надо Вам сказать, что мы чрезвычайно далеки от мысли ставить рядом с Вами гражданина Котляра (который недавно задумчиво осведомился у одного нашего общего знакомого: «А не кажется ли тебе, что советская фантастика перестала быть русской?», за что и был выгнан вон). Морально уничтожать надлежит не тех, кто ругает за дело, а тех, кто халтурит, и тех, кто не понимает, о чем пишет, потому что ему все равно о чем писать (вроде Лукьянина). Вы пока не относитесь ни к той, ни к другой категории. Вы та самая щука, которая необходима в нашем пруду, чтобы не дремал карась-фантаст. Но есть у Вас один чертовски опасный недостаток — НЕТЕРПИМОСТЬ. И проистекающий от нетерпимости фанатизм в суждениях. Валяйте, громите, рубите, грызите наши кости, но, ради бога, будьте осмотрительнее и не опустошите пруд.

Это особенно обидно потому, что у фантастики существует огромная, очень активная и высококвалифицированная аудитория. Если научная фантастика и ходит в падчерицах у «большой литературы», то это не просто падчерица, а именно Золушка, которую всячески обижают только в ее собственной семье и которая на деле оказывается избранницей.

Весной прошлого года московские писатели-фантасты поехали в Харьков по приглашению Общества любителей научной фантастики, Харьков — город заводов и институтов, а значит — город ученых. Общество любителей научной фантастики и возникло при Доме ученых. В его составе — академики, профессора, доценты. Но общество создано на широких демократических началах: в его заседаниях принимают самое активное участие инженеры, техники, преподаватели, врачи, рабочие, студенты, даже школьники старших классов. Зал общества зачастую не вмещает всех желающих. Приходят иной раз человек 500 и в тесноте, да не в обиде сидят (а то и стоят) до полуночи, спорят, рассуждают, мечтают. Выступающих всегда много, уговаривать не приходится. И регламент для всех одинаков — и академику, и школьнику дают пять минут (впрочем, иногда зал голосует — продлить!). Спорят яростно, аргументация остроумна и глубока.

Да и записки, которые писали гостям-москвичам Аркадию Стругацкому, Анатолию Днепрову, отличались от обычных вопросов писателям. Спрашивали: «Что вы думаете о проблеме бессмертия?», «Как вы относитесь к проблеме соотношения сознательного и подсознательного; имеет ли подсознательное право на изображение в научно-фантастической литературе?», «Считаете ли вы возможным создание кибернетической машины, обладающей человеческой психикой?», «Какой вы представляете любовь в будущем?», «Будут ли люди будущего счастливей людей настоящего?»

Писатели — участники встречи — были пока что счастливы в настоящем: это была их аудитория. Именно к этому громадному и все расширяющемуся кругу читателей и адресуется современная фантастика.

Современная фантастика приучает к тому, что мир беспределен и бесконечно разнообразен, к тому, что мир непрерывно меняется, что перемены эти неотвратимы, а последствия их не всегда еще удается предугадать. Все дальше в прошлое отодвигается «юношеская» популяризаторско-приключенческая фантастика. Передовые позиции уже заняла философская фантастика, которая стремится решать коренные проблемы эпохи, то проецируя их в будущее, то изменяя какие-то компоненты настоящего.

Пусть предположения фантаста окажутся вообще ошибочными, — искусство и здесь сыграет свою заветную роль: заставит мечтать, думать, искать, видеть красоту и сложность мира. «Причина, почему искусство может нас обогатить, заключается в его способности напоминать нам о гармониях, недосягаемых для систематического анализа», — говорил Нильс Бор.

Почему же, однако, фантастика все еще находится на положении бесправной Золушки в литературе? Конечно, известную роль тут сыграло и то обстоятельство, что в не столь давние годы фантастика была до такой степени задавлена, загнана на такой крохотный пятачок, со всех сторон стиснутый достопамятными требованиями «ближнего прицела», что не смогла удержаться в границах искусства, сползла на уровень популяризаторства, приправленного для большей удобоваримости приключениями. Но этот период миновал, и скомпрометированный в те годы жанр давно уже доказал свою художественную полноценность. И подлинная причина неравноправия фантастики коренится в другом — в том, что немалое число людей, от которых в той или иной степени зависит «благополучие» жанра, чуть ли не щеголяет своим первозданным невежеством в области науки и техники. И ведут себя эти люди согласно парадоксу Уайльда о бесполезности узнавания: «Джентльмен и так знает все, что ему нужно, а неджентльмену, что бы он ни узнал, не принесет пользы». Такие «джентльмены», ничтоже сумняшеся, публично высказывают свои дремучие взгляды, к примеру, на кибернетику, ничего в ней не смысля и свято веря, что смыслить тут и нечего: джентльмен заранее все знает.

Поэтому теория жанра остается неразработанной, критические статьи о фантастике, изредка (весьма редко!) появляющиеся в печати, носят в лучшем случае характер довольно поверхностного обзора, а обычно выглядят дилетантски беспомощными, порой и грубо заушательскими. Ничего удивительного — о фантастике обычно пишут совершенно случайные, ничего в ней не смыслящие люди.

То, что фантастика продолжает успешно развиваться в этих условиях, говорит о ее большой жизнеспособности. Но, разумеется, такое положение дел не может ей не вредить. Действительно, ведь все поиски фантастики, настойчивые, страстные, ведущиеся в весьма различных направлениях, одинаково игнорируются «серьезной» критикой. Никто не пытается осмыслить, что же хорошо и что плохо в современной фантастике, каковы основы и перспективы развития этого жанра. Вот появилось в прессе несколько рецензий на повести Геннадия Гора (может, потому, что Гор все же «чистый» писатель и критики считают, что он просто на досуге балуется фантастикой?). Гора снисходительно похваливают — мол, ничего, философствуй себе, можно, — а обнаруженные у него недостатки списывают на общий счет фантастики: что с нее возьмешь, такой уж это неполноценный жанр! И фантастика Гора рассматривается, конечно, «самовито», изолированно от всего, что делают другие фантасты. Между тем, если вдумчиво проанализировать проблематику и художественные приемы Г. Гора в сопоставлении, например, с творчеством Стругацких или Днепрова, то станет ясно, что мы имеем дело с принципиально различными направлениями современной фантастики (речь идет в данном случае не об уровне таланта и мастерства, а именно о направлении поисков, об исходных позициях).

Возьмем хотя бы те же сборники, изданные «Знанием». Ведь уже по повестям и рассказам, которые представлены там, ясно, как разнообразна по проблематике и стилевым приемам наша фантастика.

Острый моральный конфликт, лежащий в основе «Далекой Радуги» Стругацких, окрашивает атмосферу этой талантливой повести в суровые и яркие тона трагической романтики, но не делает ее однообразной по колориту: там есть и добродушный юмор, органически присущий творчеству Стругацких, и лирическая любовная сцена (почти уникальное для этих авторов явление), и очень напряженные, остродинамические сцены. Но главное в повести — философские и моральные проблемы, связанные с научным поиском, опасным экспериментом и его последствиями.

Совсем иначе построена вполне реалистическая по приемам «Новая сигнальная» Севера Гансовского. Необычайные события, происходившие с советским солдатом Николаем Званцовым во время войны, и вправду следует отнести не к невозможному, а только к неразгаданному. Странные сны Званцова даже на теперешнем, во многом еще исходном уровне изучения телепатических явлений не кажутся мистическими. Однако их загадочность, резкая необычность придают фантастический колорит задушевному и простому повествованию С. Гансовского.

«Черный столб» бакинцев Е. Войскунского и И. Лукодьянова более традиционен. Необыкновенное явление природы, угрожающее всей земле, и героическая борьба людей против него — проверенная, сотни раз испытанная схема прежней популяризаторски приключенческой фантастики. В умелых руках эта схема безотказно срабатывает, обеспечивая «приличный» средний уровень произведения и его, так сказать, «читабельность». Но она и сковывает писателя, не дает проявиться в полную силу его способностям. Правда, Е. Войскунский и И. Лукодьянов сумели в известной степени преодолеть это сковывающее влияние схемы, постаравшись переместить центр тяжести повествования с событий на людей, на разработку психологии героев.

Остроумная маленькая повесть Н. Разговорова «Четыре четырки» — это образчик фантастики юмористической, знакомой нашим читателям хотя бы по великолепным гротескам Станислава Лема. Но юмор Н. Разговорова гораздо более мягок и спокоен. В искрометных, ошеломляющих богатством фантазии «Звездных дневниках Ийона Тихого» так и слышатся раскаты смеха, то безудержно веселого, то горького и едкого: у Н. Разговорова вместо этого — тихая и добрая улыбка, пастельные тона.

Словом, современная советская фантастика представлена в двух этих сборниках хорошо и разнообразно. А вот с критикой дело обстоит иначе, и это не случайно.

Посмотрите на критические статьи, помещенные в сборниках «Знания»: ведь по ним трудно понять, кто же пишет хорошо и кто плохо, кто талантлив и смел, кто бездарен и подражателен. Можно сказать в качестве объяснения, что критики, проявляющие постоянный интерес к фантастике (такие все же есть, хоть их по пальцам перечтешь), в кои-то веки получив трибуну для выступления, стараются поддержать честь жанра, стоять «спиной к спине у грота». Но объяснение — не оправдание. Приводит это, по логике вещей, к тому, что, например, Е. Брандис и Вл. Дмитревский в статье «Век нынешний и век грядущий» о новаторской яркой повести братьев Стругацких говорят в том же благожелательно-безразличном тоне, что и о немыслимо разбухшем, сером и невыразительном романе Г. Мартынова «Гость из бездны», — мол, и у Стругацких, и у Мартынова есть недостатки, но есть и достоинства. А в общем «нельзя умолчать», как говорят авторы статьи, и об А. Днепрове (который, как бы строго о нем ни судить, демонстрирует в своем творчестве одно из принципиально важных и интересных направлений современной фантастики), и об Ал. Шалимове, который довольно грамотно компонует свои рассказы из готовых деталей: все, дескать, неплохи, все фантасты.

Нашей фантастике нужно не снисходительное и неразборчивое похваливанье, а серьезный анализ специфики и перспектив жанра, трезвый и бескомпромиссный разговор о достоинствах и недостатках. Проблемы жанра фактически не разработаны, а истина, как известно, рождается в спорах. Поэтому, веря в то, что издательство «Знание» продолжит начатое дело, альманах научной фантастики будет жить, хочется пожелать, чтобы отдел критики в этом альманахе строился в основном на смелой, свободной дискуссии, на столкновении различных точек зрения.

Инициатива издательства «Знание», конечно, заслуживает всяческой поддержки. Если ему удастся создать полноценное периодическое издание — трибуну советской фантастики, — это будет большое дело.

А сборники «Новая сигнальная» и «Черный столб» показывают, что все основания для успеха есть, — нужны только энергия и решимость издательства. Промахи, о которых шла речь, исправимы и, в сущности, естественны: ведь «Знание» взялось за новое для себя дело, и дело непростое вдобавок. Тем более следует поддержать издательство.

И если альманах будет выходить, может появиться и принц, который выведет Золушку-фантастику из несправедливого угнетения... Только кто сыграет роль принца? А вдруг да Союз писателей? Или это уж слишком сказочно даже для фантастики?

Ариадна ГРОМОВА

«Литературная газета» № 14 от 1 февраля 1964 года, с. 2-3.

Пожалуй, нет ни одной статьи о научной фантастике, в которой не подчеркивалась бы необходимость писать «без скидок», создавать произведения по-настоящему художественные. Однако дальше общих фраз и нескольких случайных примеров дело обычно не идет.

А почему бы авторам научно-фантастических произведений и действительно не писать «без скидок»? Кто виноват в том, что научная фантастика (даже после того, как «лед тронулся») находится на весьма низком художественном уровне?

ВИНОВАТ ПАГАНЕЛЬ

Да, во многом виноват Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель. Как известно, он затеял спор с майором Мак-Наббсом о путешественниках, исследовавших Австралию. Паганель насчитал свыше пятидесяти путешественников и выиграл у майора карабин. Жюль Верн уверяет, что майор Мак-Наббс, лорд Гленарван и другие пассажиры «Дункана» с необыкновенным вниманием следили за рассказом Паганеля. По-видимому, так оно и было, ибо в ту пору даже образованные люди имели довольно смутное представление о географии. Да и не только о географии, но и об астрономии, физике, химии, горном деле, металлургии, транспорте... Образование той эпохи было направлено в иную сторону, прежде всего на изучение древних языков, древней истории, литературы, юриспруденции, богословия. Именно поэтому Жюль Верн открыл своим современникам науку. Именно поэтому главы-лекции в его романах читались взахлеб.

Прошло почти столетие с той поры, как Паганель выиграл карабин у Мак-Наббса. Но и сейчас научная фантастика перегружена «лекционными» материалами. Даже погибая, герой успевает произнести научно-популярный монолог... А ведь иными стали и средний уровень образования читателей, и сама направленность их знаний. Открыв роман, читатель уже с досадой пропускает очередную главу-лекцию. Да, в романе «С Земли на Луну» Жюль Верн посвятил изложению сведений о Луне целую главу. Для его современников эта глава была ничуть не менее интересной, чем приключения членов Пушечного клуба. Но сейчас распространением астрономических знаний занимаются и школа, и научно-популярная литература, и университеты культуры, и газеты, и радио, и кино... Так почему же, например, авторы недавно опубликованной повести «Страна багровых туч» Аркадий и Борис Стругацкие вновь применили устаревший, ненужный прием? Чуть ли не в самом начале повести вмонтирована пространная статья о Венере. Авторы так и говорят, что это статья из энциклопедии. По сухости языка и обилию цифр — это действительно энциклопедическая статья. Зачем она нужна в повести?

В выпущенном «Молодой гвардией» сборнике «Дорога в сто парсеков» есть рассказ молодого автора А. Днепрова «Суэма». Почти вся первая половина рассказа выдержана в духе научно-популярной брошюры. После нескольких таких страниц герой, наконец, создает электронную машину — и здесь, собственно, начинается рассказ. Причем рассказ по-настоящему интересный. В том же сборнике помещен и другой рассказ А. Днепрова – «Крабы идут по острову». На этот раз лекции нет. Технической стороне вопроса посвящено ровно столько, сколько необходимо для понимания происходящего. Герои действуют — и в действии проявляются их характеры, раскрывается идея рассказа. «Крабы идут по острову» — одна из бесспорных удач нашей фантастики. Автор сделал ставку на резко возросший со времен Жюля Верна культурный уровень читателей. И не ошибся.

МАШИНЫ И ЛЮДИ

Герои научно-фантастических произведений отнюдь не случайно страдают «лекциоманией». В современной фантастике складываются два направления. Многие авторы считают, что главное — показать науку и технику завтрашнего дня, сообщить возможно больше научно-технических сведений. Этим и объясняется обилие лекций.

В одном из номеров журнала «Знание – сила» опубликован рассказ А. и Б. Стругацких «Белый конус Алаида». Рассказ открывается таким эпиграфом: «Эмбриомеханика есть наука о моделировании процессов биологического развития и теория конструирования саморазвивающихся механизмов». Эпиграф весьма характерен, ибо весь рассказ представляет собой иллюстрацию к проблеме эмбриомеханики. Когда главными героями становятся саморазвивающиеся механизмы, то люди, естественно, отходят на второй план и изображаются с помощью незатейливых штампов. Например, надо показать бывалого человека. Как это сделать? Самое простое — внешним путем: бывалые люди могут не иметь рук, ног, глаз... Так это и делают Стругацкие во всех своих рассказах. «Неожиданно заныло в правом боку, там, где не хватало двух ребер» («Белый конус Алаида»); «...трех пальцев и половины ладони у секретаря не было» («Страна багровых туч») и т. п. Примечательно, что почти в каждом рассказе Стругацких ярко, подчас талантливо, описаны новые машины, а вот люди — в основном — отличаются количеством отсутствующих ребер...

Научные фантасты, работающие в другом направлении, хотят, чтобы главным оставалось чудесное человеческое сердце, а не чудесные машины. Здесь трудно не вспомнить о таких рассказах И. Ефремова, как «Белый Рог» и «Обсерватория Нур-и-Дешт». В обоих рассказах нет сногсшибательных научно-технических прогнозов. Фантастическая ситуация у И. Ефремова не самоцель, она лишь средство показать героев в необычной обстановке. В «Белом Роге» великолепно изображен поединок геолога с неприступной скалой. Человек побеждает скалу, совершает подвиг — и духовно преображается. О том, что открыто крупное месторождение олова, сказано очень скупо, хотя рассказ пронизан высокой романтикой исследований. Совсем иначе выглядел бы тот же сюжет в «научно-популярной» фантастике.

В 1958 году пулковский астроном Н. Козырев выдвинул новую гипотезу о природе времени. Одним из следствий этой гипотезы было утверждение, что время может превращаться в энергию. Сразу же появился научно-фантастический рассказ А. и Б. Стругацких, иллюстрирующий эту гипотезу. Однако теперь гипотеза Н. Козырева решительно отвергается учеными. Как же быть с рассказом? Ведь он, главным образом, состоит из таких рассуждений: «Энергия выделяется в виде «протоматерии» — неквантованной основы всех частиц и полей. Потом протоматерия самопроизвольно квантуется — частично на частицы и античастицы, частично на электромагнитные поля. А частично вступает во взаимодействие с окружающей средой...»

«Научно-популярная» фантастика иллюстративна. Ее герои — не люди, а научные гипотезы, машины, механизмы. Именно поэтому авторы заботятся не о выразительности языка, а о точности научной терминологии. Именно поэтому чисто литературные требования настолько занижены, что оказывается возможным опубликование «произведений», созданных школьниками.

ГЛАВНОЕ — ЧЕЛОВЕК

Молодой человек собирается объясниться в любви девушке. «Валентин исписал несколько больших листов, приготовив материал, по крайней мере, на два доклада». Нет, нет, «материал» — не о любви. Он посвящен... энергии приливов. В научной фантастике герой не может просто прийти к героине. Он должен принести ей доклад. Причем самой встрече будет отведено несколько строк, а изложению тезисов доклада — три страницы... К сожалению, это не пародия. Именно так объясняется в любви герой научно-фантастического романа Г. Гуревича «Рождение шестого океана» (Профтехиздат, 1960 г.) Пожалуй, нет более яркого примера фантастики научно-популярного толка, чем этот роман. Читаешь его — и создается впечатление, что ошибочно сброшюрованы две книги — художественная и научно-популярная. Лекции идут косяками. Герой мимоходом заезжает на гелиостанцию. Об этом сказано ровно две строчки, зато об использовании солнечной энергии «вообще» — четыре страницы. У героя есть «заветная тетрадь», он никому ее не показывает; разумеется, в этой тетради оказывается подробная классификация всех видов энергии. Роман пестрит таблицами и статистическими выкладками. Нет разве только номограмм и дифференциальных уравнений. Зато герои сделаны (иначе не скажешь) по несложному принципу «толстых и тонких»: «...он заметил прямо перед собой усмехающиеся физиономии — одну румяную, худощавую, другую толстую, с багровыми жилками на носу». А вот две девушки: «...одна статная, величавая, другая подвижная, как ртуть». Положительные герои тоже делятся на «толстых и тонких»... Один спокойный и скромный, другой — порывистый и не очень скромный...

Научная фантастика почти безлюдна. Это стало нормой. К этому привыкли. Автора, который приносит в издательство или редакцию рукопись научно-фантастического произведения, прежде всего спрашивают: «О чем это? Какая у вас новая научная идея?»

Столетие назад Жюль Верн написал «80 000 километров под водой». Современные подводные лодки с атомными двигателями обладают большей скоростью хода, чем «Наутилус». Они более автономны, несравненно лучше оборудованы навигационными приборами, могут оставаться под водой не несколько дней, а два-три месяца. «Наутилус» безнадежно устарел. Но капитан Немо по-прежнему учит молодежь любить родину, стремиться к знаниям, покорять стихии. Жюль Верн в большинстве случаев придумывал своих героев — исследователей, изобретателей, строителей. Наше время, наша страна богаты такими людьми. Каждый из них мог бы украсить рассказ, повесть, роман. А авторы научно-фантастических произведений — за редким исключением — упорно живописуют машины. Когда же дело доходит до людей, то с грехом пополам используются преклонного возраста литературные прообразы и незатейливые штампы.

Актуальная задача фантастики — решительно взять курс на человека. Пусть в фантастике будут новые научные идеи. Пусть авторы придумывают машины будущего. Но пусть все это будет фоном, декорацией, реквизитом. А играть должны люди.

Г. АЛЬТОВ

«Литература и жизнь» от 31 августа 1960 года, стр. 3.