Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
… пряли злато с серебром, лёд и пламень, смерть и, разумеется, любовь. А спряли сказку о верности семье с узором из гендерной предвзятости. Во всяком случае, отзеркаленный тест Бекдел "Зимнее серебро" Наоми Новик не проходит, что не помешало книге взять Локус и Мифопоэтическую премию.
Прежде чем начать, позволю себе невероятно генерализированное обобщение, за которое левые заклеймят меня сексистом, а правые — предателем братства-с-членами. Мифопоэтическое фэнтези, в смысле — фэнтези, за которую положено давать Мифопоэтическую премию, лучше всего выходит у женщин. Ну да, так и есть, несмотря даже на тот факт, что само слово «мифология» для меня — и, уверен, для многих людей на постсоветском пространстве — прежде всего ассоциируется с мужчиной. С Николаем Куном, разумеется.
Три девицы у Новик — это еврейка Мирьем, простолюдинка Ванда и герцогская дочка Ирина. Формально их линии равнозначны, но по факту центральное положение занимает Мирьем — именно она начинает и заканчивает историю, именно ей уделено больше авторского внимания. Мирьем вынуждена заниматься отцовским ремеслом, заимодавством и, в отличие от мягкосердечного отца, достигла больших успехов, "обращая серебро в золото". Заслышав неосторожную похвальбу девушки, к ней является король Зимояров. Зимояры живут рядом с людьми, а превыше всего ценят золото — настолько, что ради него могут напасть на соседей и перебить всё селение. Король предлагает Мирьем обратить зимоярово серебро в золото (трижды, как и полагается в сказках). Если она справится, то получит воистину королевскую награду, если нет — умрёт. Гордая Мирьем принимает уговор, ещё не зная, что награда окажется для неё едва ли не горше смерти…
Истории двух других героинь менее подробны и носят скорее вспомогательный характер. Особенно в этом плане не повезло Ванде, которая вынуждена работать на Мирьем, чтобы искупить долг отца и прокормить братьев, а когда Мирьем пропадает, помогает и её семье. Ирину отец-герцог намерен выдать замуж за царя — с помощью драгоценностей, купленных у Мирьем, ведь зимоярово серебро преображает невзрачную Ирину в неотразимую красавицу. Ситуацию немного осложняет царь, который одержим демоном, но и демону не сладить с женским хитроумием, когда девушки (и автор) объединят усилия.
Книгу Новик с ходу хочется припечатать «Феминизм!11» — женщины-героини тут и умнее, и смелее, а мужики либо негодяи, облеченные властью — безымянный король Зимояров, царь Мирнатиус, либо зависят от женщин, как отец Мирьем или братья Ванды. Действительно, сильные женские персонажи для Новик — не редкость, чего нельзя сказать о мужских. Но ценности её героинь вполне традиционные, в первую очередь — это семья и дом. Ради семьи Мирьем берёт дело отца в свои руки, ради семьи оставляет зачарованное королевство Зимояров — и возвращается туда в момент опасности, потому что нашла близких среди чужих. Линия Ванды почти полностью посвящена обретению семьи, не только и не сколько как родства по крови, но духовной общности. Самой феминистической выглядит Ирина, которая стремительно прокачивается автором в местного игрока в престолы, но поначалу молодая царица просто пытается спасти свою жизнь, а обеспечив себе безопасность, переходит к роли государыни-матушки (этот момент в тексте даже подсвечивается монологом в духе Авдотьи Рязаночки).
Примерно также как с феминизмом, у "Зимнего серебра" дела обстоят и с мифологией. В Литвасе, где происходят события книги, без труда узнается Восточная Европа времён позднего средневековья, но мифологические мотивы Новик черпает из иных времен и мест. Её Зимояры без сомнений близкие родственники английским эльфам и ирландским сидам — недобрые, жесткие, но верные слову, живут со смертными рядом, но ни входа, ни выхода в их земли людям не отыскать, а время там идёт иначе. А в отношениях короля Зимояров с Мирьем слышны отзвуки ещё более древнего мифа — о похищении Персефоны Аидом (конечно, эльфы тоже подворовывали смертных девиц, но без резких климатических сдвигов). Славянский колорит в книге ограничивается буквально парой имён, да аномальными холодами, которые, впрочем, никем, кроме главных героев не ощущаются — Литвас и при июньских метелях живёт спокойно. Оттого не покидает ощущение театральной постановки, где герои выворачивают душу, но на заднем плане замковые башни из крашенного картона и снег из марли. Если вы принимаете такие условности — "Зимнее серебро" будет вам интересно. Считаете, что сказка должна быть яркой? Ну, тут есть зимоярово королевство, чьи пейзажи навевают воспоминания о работах Йона Бауэра, но в целом история тут про отношения, а не приключения и гораздо интересней наблюдать за изменившейся сказочной моралью. Раньше-то стяжательство шло по статье осуждения, а то и наказания, а гордая невеста не подсовывала перевоспитавшемуся жениху брачный контракт. Но мы меняемся, и сказки меняются вместе с нами.
— Это разбойники? — прошептала мать. Я тоже первым делом подумала про разбойников, когда вообще обрела способность хоть что-то соображать. Хорошо, что мои деньги в банке, далеко отсюда. Мы поспешили следом за отцом. На заднем дворе недовольно попискивали куры, которым не дали еды. Ванда показала нам следы. И сразу стаю ясно, что никакие это не разбойники.
Копыта как будто едва-едва коснулись легкого свежего снежка, не проломив наста. Однако это были именно копыта: большие, размером с лошадиные, только раздвоенные, как у оленя, и с не очень хорошо заметными острыми выступами спереди. Следы вели прямо к нашему дому, а потом кто-то, вероятно, спешился и заглянул к нам в окно. У этого кого-то были очень странные сапоги с длинными острыми носами. И сапоги тоже почти не проваливались в снег.
Сначала мне это показалось каким-то бредом. Да, конечно, следы необычные, но наверняка кто-то просто зло подшутил над нами. Как те мальчишки, что швырялись в меня камнями, когда я была маленькая. Кто-то подобрался к дому и оставил такие вот следы нарочно, чтобы напугать нас. Или еще хуже: чтобы отвлечь нас, пока он нас ограбит. И я уже раскрыла рот, чтобы все это изложить, но тут же осеклась. Ведь тогда злоумышленник должен был сам наследить рядом с фальшивыми следами. Разве что он свесился с крыши и нарисовал следы палкой. Но снег на крыше тоже оставался нетронутым. Раздвоенные следы цепочкой тянулись через весь двор, уходили в лес и терялись под деревьями. Я глянула в ту сторону. Меж деревьев все еще поблескивала дорога.
Я ничего не сказала, и отец с матерью тоже промолчали, мы лишь смотрели и смотрели на лес, не в силах отвести взгляда. Из всех нас заговорила только Ванда.
— Это Зимояр, — произнесла она. — Зимояр приходил сюда.
Первая мировая война была трагедией, но закончилась она иначе. На Землю высадились марсиане. Вторжение было отбито, плененные на поверхности планеты пришельцы были ассимилированы, но мир изменился безвозвратно. Сброшенные захватчиками мифобомбы освободили энергию веры, которая оживила персонажей из мифов, сказок и легенд. Дома теперь окружают охранными барьерами, божественные патроны охраняют города, а герои и чудовища преданий, былин, романов и исторических хроник так же реальны, как и обыкновенные люди. В этом мире богатый краковский марсианин снаряжает экспедицию, решив найти инопланетный корабль, упавший сразу после войны. Только все участники похода — одержимый демоном мститель, поклявшийся найти каждого, кто виновен в смерти его семьи; созданный в лаборатории слепой бог; зависимый от черного молока идеальный стрелок; юноша, разговаривающий с животными, — преследуют свои цели. Они еще не знают, какой кошмар их ждет впереди, ведь на новой Земле возможно почти все, а настоящие монстры из глубин подсознания только начинают свой путь.
Современная польская фантастика часто радует читателей экзотическим антуражем и оригинальным смешением жанров: от мистики и фэнтези до НФ и философии. Не стал исключением и дебютный роман "Мир миров"Павла Майки, положивший начало одноименному циклу, который описывает странную и безумную альтернативную Землю. Сброшенные инопланетными пришельцами в разгар Мировой войны, мифобомбы кардинально поменяли правила, по которым существовало человечество. Отныне людям и марсианам, как прозвали незваных гостей из космоса, приходится уживаться с восставшими из небытия духами, обретшими плоть божествами, ожившими легендарными героями и знаменитыми персонами.
Хотя пролог "Мира миров" своей грубостью и грязью напоминает мрачные нравы подворотен "Господа из дуба" Яцека Комуды, однако уже с первой главы и антураж, и стиль претерпели разительные изменения. С точки зрения устройства и конструкции мира роман очень сильно перекликается со знаменитыми "Иными песнями" Дукая. Однако если у того кратистосы морфируют материю, придавая, впечатывая, фиксируя нужные формы, Майка вознес на алтарь демиургии веру. Именно вера, выраженная в религии и суевериях, идеологии и надежде, теперь творит чудеса, созидает и сокрушает. Именно истовая и яростная вера землян, высвобожденная неожидавшими таких последствий марсианами, сотрясла планету чудовищным катаклизмом. Отныне дома и замки укрепляются многочисленными талисманами, поезда и дирижабли приводятся в движение хранителями, всюду возникают поклоняющиеся местным языческим божествам общины, а кто-то и сам берется за создание собственного бога, покорного и могущественного, вскормленного кровью и жизнями.
Ключевые понятия для сюжета и антуража "Мира миров" — одержимость и безумие. Потерявший всю семью в железнодорожной катастрофе, Мирослав Кутшеба узнает, что гибель сотен людей стала жертвой новоявленному богу, которого создают шестеро беспринципных властолюбцев. Одержимый местью, одержимый поселившейся в его душе марой, Кутшеба, будто неумолимая смерть, идет по следам убийц и вершит возмездие. Если другие персонажи неизбежно претерпевают изменения, то главный герой обязан держаться своей цели, подпитывая пламя гнева и отторгая любые попытки судьбы указать ему иной жизненный путь. Чтобы сюжет не выглядел совсем прямолинейно и предсказуемо, Майка грамотно выстраивает пунктир флэшбеков, которые постепенно открывают читателю, каким образом Кутшебе удалось расправиться с половиной своего списка, невзирая на их влиятельность, богатство и охрану. Но в текущей миссии ставки выросли. Враги настолько боятся мстителя, что лишь сложная комбинация отвлекающих ходов и дезинформации позволит Кутшебе выманить их из тайных укрытий.
Обратившись к всевозможным суевериям, культам и легендам, Майка уже в первых главах, где действие происходит в польских городах, демонстрирует крайне пеструю смесь науки и магии, ожившего фольклора и примет нового времени. Здесь замуровывают людей в сторожевых башнях, третий сын наивно и привольно шагает по миру, а города и страны плотно связаны сеткой Галицийских железных дорог, марсиане спонсируют развитие человеческих технологий и фабрик, тоскуя о своих погибших космических кораблях. Но едва действие переносится за пределы цивилизованных территорий, где кишат орды дикарей и стада демонов, где простираются смертельно опасные леса Вековечной Пущи и грозные чащи Матушки Тайги, где в Диких Полях царит абсолютная вольница, как антураж превращается в безумную и эклектичную коллекцию этюдов, аллюзий и социальной сатиры. И если к казакам или белогвардейцам Майка еще относится добродушно, с малой долей снисходительности, но для Вечной Революции он приберег самые инфернальные краски, старательно выписав идеологического монстра с солдатами-волкодлаками и чернокрылыми комиссарами, которые аккумулируют все эмоции населения в абсолютную ненависть. И на контрасте с мрачной и трагической политической полемикой тут же вклинивается, к примеру, разнузданная литературная игра с цитированием "Руслана и Людмилы", превращая роман в буйный и безумный танец идей.
Здесь-то и кроется движитель всего сюжета, сердце книги. Автору крайне интересна препарация веры, мотивов и целей. В мире Предела даже обычный чудаковатый мститель способен карающим огнем пройтись по земле, если будет по-настоящему одержим своей целью, если сможет втянуть в орбиту своего возмездия других людей и нелюдей. Даже против своей воли Кутшеба разрушает чужие судьбы, но одновременно пополняет свою армию верующих, чья убежденность, надежды и страх усиливают его. Другие герои тоже обустраивают мир под себя, но во всеобщей безумной изменчивости их прочные сооружения легко обращаются в иллюзорные воздушные замки. У автора получился, конечно, фантастический винегрет из мифов, фольклора и общественных течений. Если Кэтрин Валенте конструировала в "Сказках сироты" собственные мифы, то Майка столь же активно играет с чужими, хотя и не так поэтично. Однако при всем при этом "Мир миров" мало кого оставит равнодушным.
Итог:история про одержимого мстителя в сумасшедшем мире оживших верований, мифов и преданий.
Оказывается, существуют еще любители фантастики (в том числе и советской), которые не читали в детстве ранних произведений Стругацких. В этом есть как очевидный минус (объяснять не надо), так и не менее очевидный плюс, поскольку во взрослом возрасте все воспринимается более критично, да и читается вдумчивее.
Итак, «Стажёры». Если говорить в целом, повесть является примером гуманистической фантастики. В строках и между ними читается безграничный оптимизм, вера в лучшее в человеке, в его творческие возможности, моральное величие.
Сюжет? Сюжет, по моему мнению, здесь второстепенен. То есть он, конечно, есть. Динамики, однако, не так много. События на международном ракетодроме где-то в Средней Азии, базе смерть-планетчиков, промышленном предприятии какой-то западной фирмы в поясе астероидов служат скорее декорациями для показа человеческих отношений, характерных для нового общества. Несколько выбивается из общей канвы сюжетная линия на Марсе, а также окончание повести (драматические события на сатурнианской орбите), где от размеренного, неспешного темпа произведения осуществляется переход к своеобразному «экшну». Именно в этих двух эпизодах братья расставляют свои характерные недомолвки, загадки, которые так и не были раскрыты — осталось непонятным, кто строил старую базу на Марсе и почему марсианские пиявки с таким упорством нападали на людей, невыясненной также осталась природа объектов явно искусственного происхождения внутри колец Сатурна.
Главные герои прописаны хорошо, складывается впечатление, что это реальные, живые люди со своими особенностями, привычками и характерами. Сдержанный, выносливый Алексей Быков, Владимир Юрковский, который стал генеральным инспектором Международного управления космическими сообщениями (МУКСа), спокойный Михаил Крутиков, Григорий Дауге, отлетавший свое... Интересно было наблюдать, как Стругацкие изобразили старение своих героев, ведь в «Стране багровых туч» все эти персонажи были в расцвете сил. Несмотря на общий мажорный настрой повестей, в обоих произведениях часть главных героев погибает. Причем описано это все так, что поневоле вздрагиваешь от того, как авторы решили «убрать» персонажей, к которым читатель уже успел привыкнуть. Правда, трагический для Юрковского финал уже предчувствовался с какого-то момента — не тот характер, не тот типаж (ну не сидел бы он на пенсии с удочкой у пруда ни при каких условиях)... Здесь еще можно отметить, что к группе персонажей, переходящих из повести в повесть, в «Стажёрах» присоединяется Юра Бородин, вакуум-сварщик, отставший от группы добровольцев, полетевших на Рею, спутник Сатурна. Из всех действующих лиц это единственный представитель рабочего класса, до того персонажами выступали специалисты среднего звена, техническая интеллигенция. Ну и, конечно же, как не вспомнить инженера Ивана Жилина, настоящего человека, который никогда не откажет в откровенном разговоре и всегда придет на помощь, добродушного великана, любителя клетчатых рубашек с закатанными рукавами, в котором угадывается сам Аркадий Стругацкий.
О мире повести. Мир Полудня тут содержит некоторые противоречия. Стругацкие оставили какие-то островки капитализма — отдельные страны (очевидно, прежде всего, США), живущие по-старому. Логикой повести, возможно, это и было оправдано (ради противопоставления двух типов людей), однако коммунизм может быть только глобальной планетарной системой, иначе это обычный фаланстер, коммуна, временный проект, обреченный на вырождение. Вызывает также вопрос тот факт, что на Западе странным образом исчезли крупные корпорации и монополии, а остались лишь небольшие фирмы. Непонятно, каковы политические взаимоотношения «старого» и «нового» миров. Гротескно выглядят дружинники с красными повязками, которые на фоне неоновой рекламы и шумных баров приводят в чувства нетрезвых посетителей, а также советский чиновник, следящий за соблюдением трудового законодательства на американской горнодобывающей фирме, владельца которой, в конце концов, арестовывают за злоупотребления.
В плюсы романа я бы поставил проблематику. Очень хорошо обыгрывается тема мещанства, обывательщины. Стругацкие справедливо отмечают, что люди, подсаженные на потребительство, на примитивные жизненные «предпочтения» — вкусно поесть, посмотреть неприхотливое шоу, купить очередную не очень нужную мелочь чтобы выглядеть «не хуже» соседа, существуют в каждом современном обществе. Они есть на Западе, присутствуют они и в мире Полудня (читай — в СССР). Но в последнем, как отмечается в повести, их гораздо меньше и они уже отходят в прошлое. Здесь следует отметить, что в начале 1960-х братья были идеалистами. Советская и постсоветская действительность породила, пожалуй, не меньшее, чем на Западе количество обывателей, людей, исповедовавших «колбасную философию». Да, это тоже мещане, но мещане особого толка.
Интересно было читать диалог Дауге со своей бывшей женой, которая упорно цеплялась за прежнюю молодость, мужские взгляды, и жизнь ради себя, и которую дети мира Полдня за это могли высмеять — настолько это было вызывающе-неприличным в том мире. Примечательно, что для современных детей в своей массе жить ради себя и не обращать внимание на других как раз норма...
Мещан типа бармена Джойса сложно убеждать в чем-то, такие люди примитивные мелочи возносят на высоту смысла жизни. Желание из раба превратиться в господина также является показательным. Но свет в конце тоннеля, все же, есть, это показывает окончание эпизода с событиями на горнодобывающей фирме. Появляется надежда на постепенное изменение психологии потенциального хозяйчика.
...Ну а стажерами являются не только такие «кадеты» как Юра Бородин. Все мы стажируемся на звание быть человеком независимо от возраста. В течение всей жизни...
Первая мировая война была трагедией, но закончилась она иначе. На Землю высадились марсиане. Вторжение было отбито, плененные на поверхности планеты пришельцы были ассимилированы, но мир изменился безвозвратно. Сброшенные захватчиками мифобомбы освободили энергию веры, которая оживила персонажей из мифов, сказок и легенд. Дома теперь окружают охранными барьерами, божественные патроны охраняют города, а герои и чудовища преданий, былин, романов и исторических хроник так же реальны, как и обыкновенные люди. В этом мире богатый краковский марсианин снаряжает экспедицию, решив найти инопланетный корабль, упавший сразу после войны. Только все участники похода — одержимый демоном мститель, поклявшийся найти каждого, кто виновен в смерти его семьи; созданный в лаборатории слепой бог; зависимый от черного молока идеальный стрелок; юноша, разговаривающий с животными, — преследуют свои цели. Они еще не знают, какой кошмар их ждет впереди, ведь на новой Земле возможно почти все, а настоящие монстры из глубин подсознания только начинают свой путь.
***
«Мир миров» — из тех книг с высоким порогом вхождения, где автор изначально обходится с читателем довольно безжалостно, практически ничего не объясняя. Повествование в нем подобно горной реке: оно несется без остановки, непредсказуемые повороты следуют друг за другом, и в любую секунду можно наткнуться на какой-нибудь камень. Поэтому читатель должен быть, прежде всего, внимателен к деталям и ещё терпелив, иначе пороги и стремнины довольно быстро погубят его лодку.
А стремнин много, что видно уже по аннотации! Марсиане, мифобомбы, божества и демоны, энергия веры — как это вообще понимать? Учите ещё два момента: повествование нелинейное, с постоянными флешбеками, и действующих лиц в романе довольно-таки много для произведения, которое не претендует на эпический размах, потому что это всё-таки приключенческая история с одним главным героем. Впрочем, приключения в классическом смысле предполагают путешествия, так что на страницах «Мира миров» мы увидим немало разных причудливых мест с их не менее причудливыми обитателями.
Мирослав Кутшеба, тот самый одержимый демоном мститель — тоже в некотором роде классический герой, чьи действия и помыслы выходят за пределы, в рамках которых вынуждены обитать заурядные люди и даже некоторые нелюди. Жажда мести овладела им без остатка, отголоски случившейся много лет назад трагедии даже не думают ослабевать, и в соответствии с законами нового мира духи тех, кто тогда погиб, следуют за ним по пятам — в буквальном смысле. Он умен, хитер, проницателен и предусмотрителен, неумолим и противоестественно удачлив благодаря помощи одного из божеств, но все-таки уязвим. К тому же противостоят ему ещё более неумолимые противники, обуреваемые жаждой иного рода — жаждой власти и могущества, которая однажды толкнула их на страшное преступление. Исход этого противостояния, с учетом всех деталей, выглядит вещью зыбкой и весьма неоднозначной как с событийной точки зрения, так и в смысле перемен, происходящих в душе главного героя.
Отдельного слова заслуживает мир, придуманный Павлом Майкой. Высвобожденная энергия веры оживила в нём колоссальное количество вымышленных существ самого разного толка, от религиозных до литературных, и чтобы как-то уладить последствия этого устроенного писательской волей хаоса, потребовалась впечатляющая писательская фантазия. Правда, некоторые придающие повествованию особый колорит мифы, легенды и сюжеты не очень хорошо известны русскоязычному читателю (Вавельский дракон, княжна Ванда, пан Твардовский и т.д.), что может несколько усложнить восприятие книги; зато другие мифические и литературные аллюзии отслеживаются без труда (готовьтесь к встрече с героями одной известнейшей волшебной поэмы, а также к погружению в знакомую антиутопию с названием из двух букв). Множество разнородных вымыслов переплелись, образовав довольно пёстрый фон для истории Кутшебы-мстителя, и разглядывать его мне было не менее интересно, чем следить за перипетиями его судьбы.
Как уже было сказано, эта история, в первую очередь, о приключениях. Должна признаться, поначалу мне казалось, что кроме них и волшебного (хоть и пугающего) мира я в книге больше ничего не найду — однако, к счастью, автор развивал свою идею не только вширь, но и до некоторой степени вглубь. Лейтмотивы «Мира миров» — вера и судьба. Вера во всем своем многообразии, от веры в бога или богов и всяких суеверий до веры в литературных персонажей — относительно последних, кстати, невольно вспоминается реальная, пусть и несколько преувеличенная история с паникой радиослушателей, которые 30 октября 1938 года поверили в нашествие марсиан. А ещё есть вера в друзей, в себя, в светлое (или не очень) будущее и в абстрактные (мифические!) понятия вроде чести и т.д. А ещё можно задаться вопросом, способны ли верить во что-то существа, оживленные чужой верой. А ещё… нет, остальные детали вы проясните для себя сами, если решите, что эта книга стоит прочтения.
Итак, резюме: «Мир миров» — авантюрная история о мщении в экзотическом антураже, объединяющем черты стимпанка, «странной» (weird) прозы, альтернативной истории, НФ классического периода, а также в значительной степени опирающемся на мифы, легенды, суеверия и литературу, включая польских и русских авторов. Чтение не из простых, и отзывы демонстрируют, что некоторые попросту заблудились в книге. Увы, и такое бывает. Это объяснимо: что одному — изысканная сложность, то другому — хаос и винегрет. Но лично я прочитанным очень довольна, и в ряду польских писателей-фантастов, чьи произведения мне нравятся, появилось новое имя. С интересом жду продолжения — пусть финал у «Мира миров» достойный, все-таки некоторые очень важные вопросы остались без ответов, а их весьма хочется получить.
«11/22/63» – просто шесть цифр, зачем-то поставленных в ряд попарно. Далёкий от истории русскоязычный читатель не сразу и поймёт, что имеется в виду 22 ноября 1963-го года, тогда как для любого читателя-американца это день гибели любимого президента Джона Фицджералда Кеннеди. Стивен Кинг – мастер своего дела, и он вполне мог предусмотреть данную проблему, возникающую при переводе. Очень сложно преподнести лично и остро политический инцидент людям, не ставшим его современниками, и, тем более, принадлежащим другой национальности и иной культуре. Зато любовь вечна и почти одинаково понятна всем европейцам. Возможно, именно поэтому Джейк Эппинг, отправившись в прошлое спасать главу государства, повстречал некую Сейди Данхилл. В итоге уже и не разберёшь, что важнее в книге – попытка предотвращения трагедии мирового масштаба или одна длинноногая школьная библиотекарша. Конечно, конфликт личных и общих интересов всё ещё имеет значение, но, как мне кажется, именно личное в романе превалирует, поскольку без существующей лирической искренности в подаче описываемых событий сюжет лишится всего своего волшебного очарования.
***
«И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в любви,–
Я и нежная Аннабель-Ли,
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли…»
Поначалу, перейдя в 1958-й год из своего 2011-го, тридцатипятилетний Джейк напоминает мальчишку-школяра, неожиданно получившего от папочки на каникулы туго набитый кошелёк. Да, он помнит о задании на лето, и он прилежный ученик и патриот, но ведь столько всего интересного вокруг! Вкуснейшее пиво, беспроигрышный спортивный тотализатор, красный форд-кабриолет, соломенная шляпа, пистолет и реально предоставленная возможность побыть Джеймсом Бондом и героем-спасителем судьбы своих знакомых одновременно. Красота, прямо Dreamland наяву!
Действие бойкое и движется гладко, но современному молодому читателю часто приходится довольствоваться лишь навязанными эмоциями пожилого автора, ностальгирующего о временах своей юности. К сожалению, непредставимое количество вложенных в текст смыслов и образов ускользает. Например, сейчас приходится пользоваться энциклопедией только для того, чтобы узнать о «рутбире» – напитке, изготовленном из коры дерева сассафрас, использование которой было запрещено в 1960-м году из-за высокого содержания в ней сафрола. Познавательно – но где взять вкус этого «корневого пива» хоть до, хоть после запрета? Сквозь внешне изображаемый юношеский задор главного героя постоянно просвечивает щемящая грусть автора-мемуариста, даже и не собирающегося пояснять устаревшие или полностью исчезнувшие реалии в своих воспоминаниях.
Лишь разделив душевные терзания талантливого ученика и научив танцевать в паре невесть с чего зажатую красивую молодую женщину, лишь влюбившись в неё без памяти, Джейк перестаёт играть, отдыхать и воспринимать прошлое «понарошку», даже осознаёт себя живущим в нём более, чем в своём времени. При этом образ автора, практически слитый с этим персонажем, регулярно и последовательно переносит любовь к конкретной женщине на эпоху до убийства Кеннеди в целом. Сейди Данхилл и ушедшая навсегда эпоха исподволь начинают восприниматься то в качестве соперниц, то как единый объект обожания.
***
«Оттого и случилось когда-то давно,
В королевстве приморской земли, –
С неба ветер повеял холодный из туч,
Он повеял на Аннабель-Ли;
И родные толпой многознатной сошлись
И её от меня унесли,
Чтоб навеки её положить в саркофаг,
В королевстве приморской земли.
*
Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли, –
Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморской земли), –
Ветер ночью холодный повеял из туч
И убил мою Аннабель-Ли…»
Познакомив читателя с лучшими сторонами и выгодными ракурсами любимой женщины героя и того времени, Стивен Кинг начинает ожидаемо накидывать ставшие уже привычными натуралистические подробности и нюансы. Криминал, расизм, религия в быту и бытовое насилие, взаимное непонимание детей, родителей и любовников, алкоголизм, психические расстройства, онкологические заболевания, увечья, деятельные пенсионеры… К счастью, в данном романе всему этому «низовому натурализму» не удаётся перевесить и скопом задавить, испортить общее светлое впечатление от произведения. Неожиданно появляются признаки уже собственно фантастического жанра, отличные от обычной для автора «приземлённой мистики»: профессиональные агенты-наблюдатели из ещё более далёкого будущего, альтернативная реальность 2011-го года и подобие теории механизмов самосохранения времени, полемизирующей со знаменитым «эффектом бабочки».
Обожание женщины и эпохи на этом этапе развития сюжета всё еще горит, но уже еле теплится, дрожит и колеблется, как пламя свечи на ветру, уходит далеко на задний план. Слишком много и сразу выдаётся под видом шпионского наблюдения информации, скрупулёзно собранной самим Стивеном Кингом за долгие годы из многочисленных реальных источников по факту убийства Кеннеди. Чересчур настойчиво доносится до читателя его собственная вариация происшедшего, его личное видение стрелка Ли Харви Освальда. Возможно, для гражданина США эта тема до сих пор животрепещуща, но российскому читателю она, мягко говоря, не так интересна, к тому же её восприятие осложнено и основательно подпорчено усреднённо-американским отражением СССР и русских в образах супругов Освальд.
***
«Но, любя, мы любили сильней и полней
Тех, что старости бремя несли, –
Тех, что мудростью нас превзошли, –
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель-Ли.
*
И всегда луч луны навевает мне сны
О пленительной Аннабель-Ли:
И зажжётся ль звезда, вижу очи всегда
Обольстительной Аннабель-Ли;
И в мерцаньи ночей я всё с ней, я всё с ней,
С незабвенной – с невестой – с любовью моей –
Рядом с ней распростёрт я вдали,
В саркофаге приморской земли».
Земной и жёсткий автор Стивен Кинг не допустил ни малейшей возможности возникновения нескончаемого «лабиринта отражений» альтернативных миров, в которых можно было бы заблудиться путешественнику во времени. У него всё предельно ясно: существует либо настоящее-1, либо настоящее-2, и никак иначе. Находка ли это для темпоральной фантастики? Нет. Действительно поражает в книге лишь одно: нисколько не изменив своему стилю в событийном и описательном планах повествования, автор смог создать и сохранить на протяжении всего романа столь нетипичное для себя любовно-лирическое настроение. Финальная сцена танца Джейка и Сейди способна растрогать кого угодно. Стивен Кинг – тонкий лирик? Это уже какая-то фантастика…
/// В эссе использовано стихотворение Э. А. По «Аннабель-Ли» в переводе К. Бальмонта.
облако тэгов
