Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Хиллари Мэнтел считает, что она родилась затем, чтобы написать эту книгу, и это уже о многом говорит.
Во всяком случае, в истории Букеровской премии (первоначальной, а не той, что как-то раз была присуждена за афедрон) встречались и куда менее достойные главного приза лауреаты, чем роман о Томасе Кромвеле и сватовстве Генриха VIII. Стиль Волчьей залы с трудом поддается точной классификации — это не барокко, не криптоистория, да и репортерская краткость ей чужда. Мэнтел поставила задачу, в чем-то дополнительную избранной и блестяще решенной Лоуренсом Норфолком.
Последний в Словаре Ламприера и Носороге для Папы восстанавливал картину средневековья по документам, от которых профессиональные историки обычно воротят носы: опираясь на личные дневники, таблицы приливов и отливов, солнечных и лунных затмений, плохо сохранившиеся торговые книги индийских и африканских факторий, первые венецианские и римские газеты, морские карты, копии гравюр малоизвестных художников... Норфолк не пренебрегал никакой информацией, стремясь наделить собственной позицией в повествовании тех, кто при традиционалистском подходе такого шанса вовсе не имел бы: каторжников, воров, животных, демонов, неодушевленные предметы, природные стихии.
Мэнтел, сохраняя общую постмодернистскую тенденцию современной исторической прозы, берет свое другим приемом. Она склонна описывать хорошо документированные, давно известные, неоднократно обсуждавшиеся в академических работах события — но в большинстве случаев подбивает читателя занять подчеркнуто неортодоксальную позицию. Восприятие переломных моментов английской истории (взлет и падение кардинала Томаса Уолси, разводы Генриха VIII с Екатериной Арагонской и Анной Болейн, разрыв королевства с католической церковью и секуляризация монастырских земель) дается, как правило, через внутренние диалоги Томаса Кромвеля, их свидетеля и участника, и находится в последовательном противоречии с рекомендациями школьных и университетских учебников. Томас Мор, глашатай Просвещения, у Мэнтел представлен как упрямец и фанатик, а сам Кромвель — как прагматичный и дальновидный политик, ставящий во главу угла укрепление королевского авторитета и, следовательно, отдаление феодальных междоусобиц. По существу, Волчья зала — первая книга в истории английской литературы, где автор допускает отход от почти канонической трактовки конфликта этих непримиримых противников, приведшего Мора на эшафот.
Собственно, сам Кромвель, как известно, окончил свои дни там же, где и мученик за веру Томас Мор — на плахе Тауэрской тюрьмы. Однако Мэнтел, не впадая в излишний дидактизм, останавливает повествование на 1535 г., когда об опале и казни Томаса, только что завершившего сложную и ответственную миссию сватовства короля к Джейн Сеймур, не могло идти и речи. Нельзя не отметить также, что в биографии Кромвеля по версии Мэнтел имеется значительный пробел — после бегства из родительского дома в деревушке под Лондоном, описанного в прологе, читатель видит Кромвеля сразу ближайшим доверенным лицом кардинала Уолси. О том, как Томас, выходец из крайне бедной семьи, смог добиться столь высокой должности, лишь предвосхитившей, однако, вереницу его грядущих титулов и званий, каждый может строить догадки сам.
Это оставляет, впрочем, писательнице полную свободу в работе над продолжением Волчьей залы, сперва анонсированным на этот год как один огромный роман, но затем разделенным на две книги.
Предположительное название первого романа — Из праха восстаньте (Bring Up The Bodies), ожидается, что в нем будет более полно, в сравнении с Волчьей залой, раскрыт образ Джейн Сеймур, но в основном роман предполагается посвятить трагедии Анны Болейн.
Вторая книга, Зеркало и свет (The Mirror and the Light), выйдет когда-нибудь потом. Martin mode ON
Мэнтел признается, что работа над Волчьей залой заняла у нее без малого пять лет, побочным продуктом которых стал старомодный карточный каталог перекрестных ссылок, описывающий в деталях действия всех персонажей, от первостепенных до проходных, за такой же промежуток времени — но с 1530 до 1535 г. Самым сложным оказалось в точности увязать неизменную историческую последовательность с неизменно неожиданными поворотами сюжета, нигде не допустив даже малейшего противоречия с текущей мировой линией.
Что же до Волчьей залы, фигурирующей в названии романа, то этот объект, разумеется, существовал в действительности и представлял собой парадную залу роскошной усадьбы семейства Сеймур в лесу Севернейк. В работах конца XVIII века указывается, что свадьба Генриха VIII и Джейн Сеймур была сыграна именно в этом помещении. Тем не менее похоже, что это артефакт альтернативной реальности, поскольку значительно большее число источников относит свадьбу в Уайтхоллский дворец. Еще в 1570-х гг. Волчья зала, как и вся усадьба, была почти полностью разрушена, а немногочисленные уцелевшие фрагменты развалин некогда великолепного дворца ныне используются под ограды на пастбищах близлежащей Вулфхоллской фермы.
Роман номинировался на премию Locus за прошлый год, но случилась Конни Уиллис.
Pour le bien de l'Etat и с учетом того грозного обстоятельства, что перевод предыдущего романа трилогии получил антипремию, смею настоять: Zero History — это именно Нулевое досье, а не История Зеро. Как и многие другие ложные друзья переводчика, слово history на английском сидит в гнезде из восьми-девяти значений. Гибсон из тех авторов, кто с легкостью и даже лихачеством пользуется восьмыми-девятыми.
Гибсон окончательно изменил киберпанку, потому что киберпанк — уже здесь.
Er muoz gelichessame die Leiter abewerfen, so Er an ir ufgestigen ist.
Зачем нам Зимнее Безмолвие, коли его с успехом заменяет распределенный разум миллиардов пользователей Известной Сети... и теневых локалок? В Google вечное лето и цифровое кэш-бессмертие. Армии клонов шествуют по немодерируемым бордам.
Эволюция стиля привела Гибсона из мест, где он был первопоселенцем и Королем в Высоком Замке, к области, контролируемой Пинчоном, Барнсом и Макьюэном. Однако научиться схватыванию Zeitgeist нельзя. Это либо дается сразу, либо не получается вообще. С таким надо родиться в литературу. У Гибсона это качество присутствует в избытке, в этом отношении с ним наравне разве что Стивенсон и Стерлинг.
Нулевое досье — роман о выходе из светового конуса будущего в темную кладовую сокровищ настоящего. Концентрация брендов на страницу текста в нем, пожалуй, выше, чем даже в первых двух книгах цикла, и, собственно, провоцирует переход на следующий уровень литературной ценности. Конечно, столбик, отмечающий Apple, на частотной гистограмме встречаемости оных брендов высится над остальными, аки Вавилонская башня или Мэри-Экс барона Фостера, а то и Бурдж Халифа (в романе есть упоминание о залитом на YouTube ролике с прыжком самоубийцы через перила обзорной площадки дубайского колосса).
Разве не это мы с вами, яблофаги или макохейтеры, наблюдаем вокруг? В качестве примера приведу начало недавней статьи Сергея Кузьмина на 3DNews:
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
Не могу удержаться от небольшого лирического отступления. С большим интересом наблюдаю сейчас за созданием искусственного сегмента под названием «ультрабуки». Давайте будем честными, эти самые ультрабуки на деле являются попыткой ряда производителей сделать нечто вроде Air 11 или 13, да и продать людям за вполне себе ощутимые деньги. Меня больше всего умиляет, как изворотлив мракетологический ум, вот буквально сегодня пишу эти строки и читаю официальный Twitter фирмы Dell: «Для тех, кто не в теме. Ультрабук: красивый, мощный, лёгкий портативный компьютер с низким энергопотреблением. Всё это + дух Dell = XPS 13». Я, дорогие коллеги из Dell, совсем не в теме. Мне кажется, что вот в компании Apple совершенно правильно позиционируют линейку Air как ноутбуки, именно как портативные компьютеры, а не какие-то там «ультра» или «мега». Уж если говорить про красивый, мощный и легкий портативный компьютер с низким энергопотреблением, то все это + дух Apple = MacBook Air. Вы, дорогие производители, пытаетесь нарядиться в пиджак, скроенный в Apple еще пять лет назад, ведь именно тогда и появился первый Air, а уж более «ультрабука» я и себе представить не могу. И пишут мне дорогие читатели, что же такое «ультрабуки» — я вам отвечу, это снова попытка влезть в занятую другими нишу, мало того, не просто в занятую, а этими самыми другими и придуманную. Речь снова про Apple, конечно.
К этому мало что можно добавить, поскольку процитированный текст представляет собой гомилетический документ. Пытаться спорить или даже дискутировать на вполне ровных тонах с его автором совершенно бессмысленно. В световом конусе его личного будущего присутствует только один бренд, и это Apple.
Кто бы ни был дизайнером линейки загадочных брюк... и множества диковатых или страшноватых гаджетов, порожденных тесно завязанной на спецслужбы и армию США индустрией "теневой", недоступной для халявного соседского вайфая моды, Холлис чувствует с ним (ней?) странное родство душ.
Мечта, за которой Холлис явилась к Байжену, а дизайнер брюк для Дикой Охоты — к повелителю Легиона Мертвых, в сущности одинакова. Очиститься от всех брендов, сцарапать их с себя, как наросшую концентрическими слоями коросту, отклеить от ладони случайно приставшие к ней теги NFC и уже чистой щепотью зачерпнуть воды из бездонного колодца тени. Соблюдая радионевидимость и не фиксируясь на местности. В конце концов, когда ваш коммуникатор последний раз ходил в Сеть с вашего, и только вашего, разрешения, а не за твитами, лайками или бесценными обновлениями для Замороженного Йогурта, Имбирного Пряника, Сэндвича с Мороженым Двуслойного Пломбира, Манго, Танго?
Если Охота до брендов, консалтинга, маркетинга и законов, садитесь на яблочную диету, а похудев, шпарьте как по писаному талмуды постановлений, Ru.Ководств, Вестников МcKinsey и новостных предвыборных программ. Если до Свободы, выбирайте Технологию и пишите код.
А что Технология часто военного оттенка — так Война и Политика, а равно Новости и Свобода Слова, брендированы от начала времен тысячелетия.
Чужие уже среди нас, это те, у кого аллергия на бренды. С гончими преисподней им часто легче, нежели с людьми.
Киберпанк уже тут, а мы еще нет.
В Темную Эпоху, когда человечество еще не покинуло USENET, считалось, что вход в Аннун расположен на Голове Святого Дэвида — это мыс, замыкающий Валлийский полуостров с юго-запада.
Под падающее с ветки древа познания Яблоко Гибсон, в отличие от Ньютона и Святого Дэвида, подставляет не драгоценную голову, а штаны для настоящих мачо.
В середине нулевых годов американский писатель-фантаст Дэн Симмонс всерьез увлекся девятнадцатым столетием, написав поряд три книги, действие которых происходит в позапрошлом веке. Первой из них стал «Террор», роман, посвященный судьбе экспедиции Джона Франклина, сгинувшей в Арктике в 1846-1848-м годах.
В свой роковой поход экспедиция отправилась в мае 1845 года. Целью путешествия было найти мифический Северо-Западный проход из Атлантики в Тихий океан. Под командованием опытного полярного исследователя сэра Джона Франклина числилось два специально оборудованных для плавания по северным водам корабля "Эребус" и "Террор", на борту которых находилось 128 человек. Исследователи благополучно добрались до Арктики, но затем связь с ними теряется. Поскольку в те годы отсутствие сообщений считалось обычным делом, бить тревогу начали только через несколько лет. На поиски пропавших людей снаряжались спасательные отряды и тратились серьезные средства, однако доподлинно установить, что же с ними случилось, так и не удалось. Долгие годы судьба Франклина волновала умы множества полярных исследователей и общественных деятелей.
Постепенно исследователи стали находить останки людей Франклина, их личные вещи и инструменты. На основании полученной информации было установлено, что основными причинами гибели экспедиции стали плохая провизия и необычайно холодное лето 1847 года, когда сковавшие "Эребус" и "Террор" льды так и не растаяли. Пережившие две зимовки члены экипажа покинули корабли и отправились в долгое и изнурительное путешествие к устью реки Бака, по которой они рассчитывали подняться к Большому Невольничьему озеру. Однако добраться до обжитых мест уцелевшим было не суждено. Все они погибли в пути от голода, холода и тяжелых болезней.
Таким образом, конец истории известен с самого начала. Собственно, мы знаем исход всех трех исторических произведений Симмонса. Чарльз Диккенс умирает спустя ровно шесть лет после Стейплхерстской железнодорожной катастрофы, а монумент на горе Рашмор стоит и сейчас. Однако во всех случаях важен не сам конечный результат, а то, как он был достигнут, и что произошло с героями за это время.
Вот и в "Терроре" Симмонс в первую очередь акцентирует внимание на личностях членов экспедиции и следит за их поведением по мере того, как ситуация становится все более плачевной. Для того чтобы максимально охватить обстановку на обоих кораблях и предоставить читателям возможность составить собственное мнение о происходящих событиях на основе свидетельств очевидцев, Дэн ведет повествование от лица полутора десятков матросов и офицеров обоих кораблей, хотя эфирное время каждого из них серьезно разнится. Больше всех глав, приблизительно половина, написана с точки зрения капитана "Террора" Фрэнсиса Родона Мойры Крозье, характер которого, пожалуй, претерпел самые серьезные метаморфозы.
Развитие характеров персонажей неспроста вызывает особый интерес у Симмонса. Под покровом полярной ночи, в условиях страшного холода, голода и страха, вызываемого неведомым зверем, из самых сокровенных глубин души на первый план выползает истинная природа каждого конкретного человека. Становится понятно, кто чего стоит. Одни готовы есть своих собратьев для продления собственной жизни, другие тайком крадут скудные продовольственные запасы, третьи подговаривают народ к бунту, но в то же время четвертые готовы пожертвовать собой, чтобы не мешать остальным, а пятые готовы на все, лишь бы спасти своих подопечных. Различие в поведении людей особенно ярко проявляется, если сравнить капитана Крозье с помощником конопатчика Корнелиусом Хикки, который воплотил в себе, пожалуй, все самые мерзкие людские черты.
Второй целью, которой задался Симмонс, было разобраться в причинах гибели экспедиции. Поначалу кажется, что именно для этого Дэн вводит в повествование фантастический элемент, однако довольно быстро на первый план выходят обычные человеческие черты — недальновидность, глупость, подлость и жестокость. Просчеты Франклина, некачественные припасы, подлость и низость Хикки, своими руками уничтожившего один из шансов на спасение ради сиюминутной мести, убили гораздо больше людей, чем сам Зверь.
И тем не менее таинственное существо играет в тексте довольно серьезную роль. Оно словно бы олицетворяет ярость таинственного севера, ополчившегося на несчастную экспедицию и обрушившего на нее суровые зимы, ледяные ветра, жестокие болезни и холодное лето. И, словно этого было мало, из ночи неслышно появляется огромная тень, напоминающая белого медведя, и уносит зазевавшихся людей с собой.
Стремясь добавить в произведение драматизму, Симмонс активно использует флэшбеки, в которых возвращает персонажей в начало их пути или даже во время, предшествующее старту экспедиции. Глядя на успешное начало плавания, пышущих здоровьем членов экипажа, планы, надежды и мечты героев, проникаешься еще большим состраданием к тем, кто в "настоящем" романа дрожит от холода на жилых палубах кораблей, затертых во льдах во мраке полярной ночи.
Дэн активно использует в романе элементы литературной игры. Он проводит аллюзии с «Маской Красной Смерти»Эдгара Аллана По, насылает на Крозье видения будущего, в которых Крозье наблюдает за поисками останков экспедиции и тем ажиотажем, который исчезновение людей Франклина вызывает в обществе. В тексте можно найти даже отсылку к Чарльзу Диккенсу, которого глубоко тронула арктическая трагедия. Примечательно, что знаменитый английский новеллист стал героем следующего романа Симмонса, который не удержался и упомянул в «Друде» о событиях «Террора».
Порой Дэну отказывает чувство меры, и некоторые его авторские ходы вызывают сомнения в своей уместности или достоверности. Сложно представить, что находящиеся под постоянной угрозой нападения жестокого хищника люди самостоятельно решались устроить в ужасный мороз мероприятия на открытом воздухе в ночное время. Однако все мелкие прегрешения автора быстро забываются при оценке того, какой громадный объем работы проделал Симмонс. Учитывая, с какой подробностью описан быт арктических исследователей позапрошлого века, с какой тщательностью автор рассказывает о привычках моряков английского флота и с какой достоверностью повествует о жизни американских эскимосов, можно себе представить, какое количество источников пришлось изучить писателю. А ведь Дэну еще предстояло увязать нити своего романа со следами погибшей экспедиции, найденными на протяжении полутора столетий, прошедших с момента ее исчезновения.
Немного выбивается из общей канвы повествования последние сто страниц. На них Симмонс сводит воедино все сюжетные линии и раскрывает главные секреты повествования, но в то же время немного смещает акценты в сторону темы, получившей дальнейшее развитие в «Черных холмах». В обоих случаях Дэн противопоставляет друг другу успешных, развитых и цивилизованных бледнолицых людей и местных аборигенов, аборигенов, образ жизни которых, как оказывается при ближайшем рассмотрении, гораздо лучше приспособлен к суровой окружающей среде. И Настоящие люди в «Терроре», и вольные дети природы в «Холмах» хорошо приспособились к миру вокруг себя и научились жить в гармонии с ним. И тем печальнее читать грустные предсказания Дэна о том, что бледнолицые, вазичу, пожиратели жирных кусков, поглотят и ассимилируют несчастных туземцев и перекроят их по своему образу и подобию. Однако подробнее на этом автор остановится спустя несколько лет в «Холмах», о которых я уже писал несколько месяцев назад.
Резюме: Блестящий роман, в котором Симмонс проделал гигантский объем работы и по крупицам воссоздал детали быта пропавшей экспедиции Джона Франклина. Очень сильное, масштабное и вместе с тем тяжелое произведение, которое не каждому удастся одолеть. К тому же мрачная атмосфера полярной ночи, сопутствующая всему процессу чтения, кажется, захватывает все окружающее тебя пространство и не хочет никуда уходить даже после того, как перевернута последняя страница. Не знаю как у вас, но у меня и сегодня за окном еще зима. Хотя есть мнение, что ее Старки накликали, но это уже совсем другая история. А «Террор», а что «Террор». Он стоит каждой секунды, потраченной на его прочтение.
На острове Ириомоте, что в Яэямской группе Окинавского архипелага, встречается вот такой эндемичный кошак:
Общая численность ириомотейской кошки близка к сотне особей, и это животное вызывает жгучий интерес фелинологов всего мира в основном тем, что ввиду многотысячелетней изоляции в природном укрывище оказалось ближе по физиологическим характеристикам к гипотетическому предку всех кошек, чем какая бы то ни было иная их разновидность.
Цикл Харрисона о Вирикониуме находится с остальными представителями темного техно- и городского фэнтези примерно в таких же отношениях, как ириомотейская кошка с обычными домашними 猫. А именно, домашние коты конкурируют с ириомотейской кошкой за пищу, а также охотно вступают с ириомотейками в сексуальный контакт, тем самым разбавляя и непоправимо уродуя бесценный древний геном.
Читая этот сборник, я все время вынужден был отбрасывать налипшие из прежнего опыта ассоциации, но от своей глубинной неправомерности они не становились менее навязчивыми.
А что это тут у нас? А кто это такой мацюпусенький, да с таким длинным хвостом и острыми эльфийскими ушами?
Наследница престола, изгнанная недоброжелателями из своего домена и вынужденная скрываться в глуши, доколе не настанет час квеста возмездия с широкомасштабным применением реликтов и артефактов... Дейенерис Таргариен?
Умирающий мир, истерзанный чередой высокотехнологичных войн и деградировавший до неофеодализма, так основательно высосанный индустрией Великих Древних, что основными источниками металла для пик, копий и мечей выступают оплетенные плющом остовы лазерных пушек да вросшие в землю корпуса заброшенных звездолетов... Звери с далеких звезд, завезенные на Землю в дни процветания Империи Человека и под влиянием радиации мутировавшие в охотников до человечинки вообще и нервной ткани коры больших полушарий в частности... Урс?
Проклятые непрошеным бессмертием Существа Полуденной Эпохи, медленно теряющие рассудок от невыносимого контраста между реалиями их родного времени и Империи Вирикониума... Нелюди?
Младшая Королева Метвет Ниан, или просто Джейн, в комнате на пять окон, откуда видны места и времена, для которых на языках ее королевства нет имен и названий. На хрустальном троне в тайном ярусе дворца, построенного в тени башен до облаков над хладным трупом древнего коллайдера высокоэнергетических частиц... Последняя цитадель Земли, город на краю времени... Вы случаем не знаете, с какой пристани отплывает корабль до Мелнибонэ? Тем более совместная с Муркоком работа у Харрисона есть.
Седой алхимик в высоком замке, хозяин, строитель и программист хищных птиц, наделенных подобием жизни и способных держать связь со своим творцом из любого уголка обитаемого мира... Зотик Варенский?
Столкновение прошлого и будущего в плавильном котле хаоса, сминающего реальность, как детская ручка резиновый мячик... Инсектоподобные гибриды людей и чужих, зараженные эгрегором внеземной расы прихожане тлетворного культа... Последняя Кальпа?
Написанное звездами в небесах имя древней цивилизации — верный симптом гибельного чванства великих предков... Крылья ночи?
Схороненный под землей сбрендивший искусственный разум, управляющий легионами роботов на службе Старшей Королевы Кэнны Мойдарт... В его обещаниях слышен металл.
Шуты и палачи, историки и наемники, проститутки и аристократы, актеры и художники на улицах немыслимо древнего города... Маласийский гобелен? Или, может быть, Синайский?
Эстетика распада и тлена выдержана безукоризненно, Харрисон свободно оперирует всеми пятью чувствами читателя — не только зрением и слухом, как большинство авторов, но также обонянием, осязанием и вкусом. В Буре крыльев деконструкции. в сущности, подвергается не столько мир, сколько ткань текста, и это сближает роман с экспериментами Беккета, Фолкнера, Пинтера.
Сопоставимого уровня материализации образов со столь же последовательной эстетизацией безобразного — средством постичь то, что по-японски называется 寂 (красота преходящего) — можно, впрочем, добиться и на русском: доказано Славниковой.
А сюжет... да какое он, к ириомотейскому лешему, имеет значение? По ту сторону зеркала критерии ценности книг инвертируются. Главное, что через это зеркало можно пройти и нарисовать — или написать — обратную дорогу. Прист, к примеру, того же мнения, и к недостоверной автобиографии Питера Синклера предъявляют примерно аналогичные претензии.
Впрочем, по отзывам видно, что от Вирикониума у многих примерно такое впечатление: "Я нифига не понял! Какого лешего от романа осталась одна бумага?!!" Ну дык...
— Кофе или чай?
— Пожалуй, кофе.
— А вот и не угадали, чай!
Попались, попались!
Сначала-то был Вирикониум, Последний Город умирающей Земли в конце дороги из хлебных крошек сквозь зеркало в общественном туалете кафе "Добрая старая Англия". От того Вирикониума, порожденного Новой Волной, до сегодняшней фэнтези дошло куда больше, чем можно подумать. Гораздо больше, чем доходит грусти от одной ириомотейской кошки до другой, когда они слышат, как неизмеримо превосходящие их численностью домашние коты мяукают между собою.
Домашним котам принадлежит планета. Но Вирикониум для них пока еще суровое местечко.
Хотя Городом в Конце Времен его, по справедливости, нельзя назвать: это не очень далекое будущее, сотня-другая тысяч лет, не более.
Хотя Прист, конечно, и зарвался, вбрасывая отходы писательского производства на вентилятор в обсуждении номинантов на Arthur Clarke Award, эта книжка — первая за десять лет — многое искупает.
В The Affirmation (1981), лучшей книге за всю авторскую карьеру Приста, Питер Синклер так и остался в неведении на предмет предпочтительной реальности Лондона или Архипелага, провалившись в бездонный колодец далеко в медвежьем углу платоновской пещеры. Мы удачливей его и теперь знаем ответ на этот вопрос. Как всегда, Прист выбирает срединный путь — на некотором высшем уровне эмоционального/интеллектуального восприятия равноправны оба мира, просто на Архипелаге паруса вместо ветра перемен ловят что-то иное, а в Лондоне всё как-то больше дело идет к забегам Специальной Олимпиады. Каждому своё — и это не лозунг над вратами Аушвиц-Биркенау, хотя Архипелаг, как мы помним, разделяет по экватору мира сферы влияния стран, ведущих бесконечную войну из-за резонов трехтысячелетней давности.
Книга эта в принципе могла быть написана Питером (под псевдонимом Честер Кэмместон, обретенным в одной из бесчисленных жизней — вы не забыли, что Синклер на Архипелаге исполняет роль Агасфера?). На обороте чистых листов The Affirmation или, что вероятнее, поверх текста.
Путеводитель по Галактике Архипелага Грез для путешествующих кораблестопом.
Пожалуй, аналогия с Адамсом довольно точна и еще по одной причине — столько шуток и гэгов я у Приста еще не встречал. Роман структурирован как туристический справочник навроде Lonely Planet или Michelin Guide. Для многих островов, помимо POI, приводятся географические координаты — непонятно, впрочем, в какой системе широт и долгот: на Архипелаге случаются темпоральные приливы, обессмысливающие навигацию и картографию... да-да, если вы остались недовольны решением аналогичной проблемы у Симмонса, то здесь будет вкусненькое.
Но это, пожалуй, и всё, что связывает Островитян с привычным форматом изданий такого рода.
В перечисление достопримечательностей, ночлежек и вкуснятин островов Архипелага нет-нет да и вмешивается голос метарассказчика, который, впрочем, забывается, принимаясь комментировать то ли прочитанные книги (в том числе The Affirmation) и вскрытые (украденные из ящиков?) письма, то ли судебные документы, то ли чужие сны. Щепотка хоррора (в стиле вставной новеллы о хрустальном шаре из Фиаско Лема), детективная интерлюдия с альтернативными разгадками, небрежно, крупными мазками набросанная любовная линия, полчайной ложки магии, по вкусу эротики, перформанс-искусства (как в The Discharge, действие которой отнесено в ту же вселенную) в исполнении сдвинутого на диггерстве самоучки с говорящим именем Йо... но это не компиляция, а интерпретация. Одна глава вообще точно сбоку припёка (как Хазарский горшок в Хазарском словаре Павича), но это впечатление обманчиво, и после второго-третьего прочтения его удаётся отогнать — и
Рекурсия — вот термин, описывающий Островитян наиболее чётко.
Сходный эксперимент поставил упоминавшийся Павич в Бумажном театре, но, по общему мнению, неудачно. Прист же с изяществом уличного канатоходца балансирует на веревке, закрепленной между дурновкусным стёбом и лучезарным постмодернизмом, и умудряется, это в возрасте 70 лет, ни разу не то что не сорваться — не изменить гордой осанке.
JCMA и BSFA он все-таки получил, даже невзирая на фактор Мьевиля, потому что Островитяне этого заслуживали в полной мере.
облако тэгов
