Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Изначально думал сделать совсем небольшой очерк по рассказу Грега Игана"Повелитель воли" (1993) (*). Впрочем, все еще надеюсь, что получится остаться в разумных границах. А потом вспомнил, что формат "биполярной рецензии" все три раза (первый, второй и третий) приводил к крайне интересным и продуктивным дискуссиям в комментариях, поэтому решился добавить к рецензированию этого произведения другого хорошего рассказа автора — "Соломинка, подхваченная ветром" (1995). Тем более что темы в них поднимаются очень стройно сходящиеся друг с другом. А именно набивающий оскомину современным философам, когнитивистам и физиологам (который своим кочеванием из одной многословной статьи в другую в этой колонке, наверное, изрядно надоел) вопрос о природе сознания, что оно есть на самом деле. Это подноготная, стержневая линия "Повелителя воли". "Соломинка..." же отсылает нас к гипотетическим, потенциальным пейзажам Технологической Сингулярности, где появилась возможность для Сингулярности Биологической и революционного переворота в экзистенциальном, социальном, религиозном и иных планах. И вопрос, конечно, а стоит ли такая странная не-совсем-революция неизбежных и радикальных издержек?
О чем произведение?
1. "Мистер...":...Сознание — это конфликт. Сильное заявление, да, и я даже постараюсь его проверить. Кроме противоречий в мышлении и в психике, кроме бесконечных споров философ и нейрофизиологов друг с другом (ведь в спорах, на самом деле, рождается не истина, а только конфликт), есть еще один смысл, контекст для подобной формулы. Начну с откровения, что мое первое образование именуется пугающим словом "конфликтология". Как и в любом современном вузе, гуманитарное образование и наука вообще, к огромному сожалению, лишь переливание из пустого в порожнее, откровенная многословная пустота со всякими "концептуальностями" и "дискурсами", с полым, выхолощенным учебным процессам. В такой обстановке лишь самообразование спасает. А также подсказывает вместе с элементарной формальной логикой, что понятие "конфликт" внутренне противоречиво и избыточно. Ведь оно включает в себя явления качественно ну очень, очень разнородные и отличные — какие-нибудь внутриличностные конфликты, межведомственные, семейные. Это всего лишь случайность и даже глупость, называть эти разные вещи одним словом, а уж тем более возводить этот уродливый языковой конструкт в ранг объекта научного изучения. Про универсальные методы их решения, инвариант примирения всех со всеми я умолчу, ведь тема совершенно иная. А именно есть ли сознание, как и, положим, конфликт всего лишь языковая ошибка? Горькое заблуждение? И имеется ли место свободе в нашей природе?
Главный герой, Алекс, живет, как и многие другие герои Игана, в мире на пороге радикальных технологических и социальных трансформаций. Капитализированный прогресс уничтожает рабочие места, а сопутствующая ему структурная безработица становится обыденной данностью. Ждать, когда же роботы будут жить за человека, остается немного. Но Алекс худо-бедно справляется, занимаясь воровством в темных переулков технологических побрикушек и валюты у состоятельного класса. Кроме того, в эти секунды и более свободные минуты он живет, размышляя об экзистенциальных, философских вопросах. Насколько он свободен? Где, в каких дебрях, вне социально-культурных установок лежит его воление, машина желаний, истинное, самое свободное "Я"? И вот украденное у богатого паренька научное чудо дает пугающий и неоднозначный ответ...
2. "Соломинка...":...Шестидесятые, семидесятые годы прошлого века. Хиппи, студенческие бунты, рок, новые левые и психоделическая революция, во многом определившая путь и конец всех перечисленных вещей. Вот те слова, которыми можно отчасти передать суть той эпохи. Грег Иган в "Соломинке..." количеством слов несколько большим рисует эпоху, лежащую впереди от наших дней на десятилетие-другое. И в ней психоделическая магия, запряженная духом левацкого бунтаря, способно либо сгубить все, называемое человеческим, либо открыть дорогу целой эре свободы. Положить конец царству необходимости по Марксу. Вопрос только в том, не освободит ли свобода человека от самого же человека.
Именно перед такими сценариями будущего всего человеческого рода оказывается наемник большой фармакологической компании. Которая, разумеется, без разработки биологического оружия обойтись не способна. Прибыль, ничего личного. А когда один из ее ключевых разработчиков, в прошлом любитель левых революционных статей и романов, Гильермо Ларго, исчезает в искусственных джунглях латиноамериканских наркобаронов, главного героя посылает для его возврата к работодателям. Или к переходу в неживое состояние. Но все оказывается на порядок сложнее, в том числе мотивы Ларго и его работа в компании...
В чем глубина и посыл?
1. "Мистер...":...Имплант, воспроизводящий перед взором Алекса странные, причудливые узоры и схемы, оказывается машиной интроспекции. Неким усилителем внутреннего, мысленного взора, глаз души, который как под микроскопом позволяет разглядеть каждую мысль своего владельца. И вот с каждым новым взятым уровнем увеличения, подробно разглядывая свои ментальные лабиринты, Алекс все ближе подходит к тому, чтобы по-ницшеански отринуть мораль и совершить прыжок веры к самому себе. К своей свободе, которой, как думается главному герою, он и является. А всякие социальные нормы преграждают нам эту дорогу. И вот Алекс открывает в себе Повелителя Воли — как он думает, самого себя. И вот, подставив дуло пистолета к виску очередного среднеклассовца, имплант, как микроскоп или подзорная труба приближавший мельчайшие частицы правды к Алексу, достиг изначального уровня сознания. Наткнулся на ментальные пиксели, мыслительные кирпичи своего носителя. А они показали, что главный герой и любой человек не обладают никаким "Я" — что декартовским, что сартровским или иным. Нет вас как некоторой единой сущности, даже в представлении вульгарного материализма позапрошлого столетия. Все гораздо причудливее и ужаснее. Ведь сознание, как и говорит чаще всего когнитивстика, есть скопление бессознательных процессов. Не эмерджентное свойство мозговых тканей, как, например, у Джона Серла, который в этом понимании ближе к марксизму, чем любой другой аналитический философ в данном вопросе. Именно из бессознательных процедур, из взаимодействия довольно большого числа нейронных комплексов, которые на самом первичном уровне есть разрозненные недосознания. Конфликтующие друг с другом неразумные, но наделенные определенной информацией организмы, которые на высшем уровне своих взаимосвязей образуют коллективное сознание. А оно самообманом предстает самому себе, то есть нам и Алексу как монолитное "Я".
Это открытие спасает избежавшую смерти жертву Алекса, но, на мой взгляд, мало решает долгий и все никак нерешаемый вопрос сути сознания. Очень просто сказать, что сознания на самом деле просто нет как в любом плане понимаемой сущности, некоторой вещи. Только как, возможно, не самым философским способом (вспоминаем пытавшегося ходьбой опровергнуть Зенона Элейского) Джон Серл показывал, что ваша мысль, чем бы она не была, заставляет руку подняться вверх. Переходит ли тут бессознательное в сознательное — это вопрос второй. Важнее, что ваше сознательное желание превратилось в физическое перемещение физического объекта. Остается разрыв в объяснении, а напирать на иллюзорность проблемы у отрицателей сознания пока получается не очень. Во всяком случае, на мой взгляд. А трагический, но человечный финал рассказа мог закончиться совсем иначе. Ведь "поймавшее дзен" несуществующее "Я" Алекса могло интерпретировать свою машину переплетенных желаний как Орудие Сверхчеловека, заглушив все остальные бессознательные миролюбивые пучки нейронов. К сожалению, нейрофизиологическое убийство сознания не убивает вместе с тем нацизма и злого, темного варианта экзистенциализма. Без сарказма талантливый и энциклопедичный Иган здесь, увы, просчитался. Его решение — лишь оправдание для действительных машин убийства, а вот упомянутый Грегом Сартр с полной ответственностью каждого человека за принимаемое им решение, даже если "Я" — языковая иллюзия, как раз способен противостоять фашиствующим зверям и самому себе...
2. "Соломинка...":...Целью наемника оказывается создатель "серых рыцарей" — искусственного вируса, который позволяет своему носителю перестраивать архитектонику мозга по собственному желанию. Точнее, изменять самого себя по своей же воле. Притом это фантастическое допущение посильнее тех гипотетических нейроимплантов из рассказов самого же Грега, которые временно могли изменить некоторые свойства своего носителя. Так сказать, сделать его на пару часов смелым, религиозным или даже поэтом. А "серые рыцари" позволяют изменить строй ваших мозгов навсегда. Всего лишь сильно захотите — прямо как на лучших сеансах различных тренеров личностного роста, не правда ли? А тут правда. С фактом существования "серых рыцарей" Сократу пришлось бы согласиться со своим учеником, что душа человека схожа с гармонией лиры. То есть ее взаправду можно подтянуть, откалибровать и сделать совершеннее. Но и расстроить в таком случае тоже, ведь и это верно? Неужто все захотят быть поэтами, художниками, эмпатами, альтруистами, героями и т.д. словами со знаком плюс? Или хотя бы не минус. Общественное бытие, черт его, настаивает на своем и оскверняет чистый лист, который становится человеком, как ему вздумается. Пусть случаются ошибки и получаются сильные, правильные и способные к борьбе за более справедливый мир личности, но их единицы. И не из-за природы человеческих мозгов, а из-за тела социального организма — всего огромного человечества, экономически и географически составляющего капиталистическую мир-систему. Мы не ангелы, как правильно заметили герои рассказа. И далеко не все из нас хотят ими стать, потому что так велит мир. Надо его изменить, а для этого, чертовы парадоксы, надо изменить себя! Сломить общественные оковы лицемерия, конформизма, страха, тщеславия, лености и начать действовать. Сложно, но возможно. История щедро покажет вам перечень тех "счастливчиков" (потому что им не повезло родиться с лучшим устроением мозгом — они сами его изменили, без всяких там рыцарей), кто смог стать лучше. Для этого требуются жертвы, время, страдания и, возможно, в конце нас ждет неудача. Провал. Печально, больно, но такова цена свободы, заброшенности в наш мир. Мы обречены быть свободными, и это замечательно. Не стоит обесценивать те труды, которыми настоящие люди себя выстраивают, ведь самый главный труд здесь — это искренне пожелать стать большим, лучше, чем ты есть. Решиться на это никакие рыцари, кроме нас самих, не помогут...
Итоги?
В принципе, итоги, какие-то заключение сказаны в финальных абзацах комментариев к рассказам. В пункте "В чем глубина и посыл?", соответственно. Все неоднозначно и сложно. Природа сознания не разгадана и, надеюсь, как предполагают мыслители вроде Томаса Нагеля, так и останется тайной. Ведь приятно к чему-то стремиться, одолеть что-то, быть в пути к чему-то и знать, что следующим поколением есть куда направить свои мозги. Или души. Сами решайте, какой словарь вам использовать. Посоветую недавно открытую работу Стивена Приста "Теории сознания" — хорошая сводная книга по основным вариантам ответа на данный вопрос, которая не учитывает слишком хорошо известных Деннетов, Серлов и Чалмерсов. Так сказать, только классики, только философский маст рид. Добавлю лишь, что в эту проблему, вопрос наличия свободы воли и далее, нельзя не добавлять, странным образом умалчивать об общественном характере любого сознания и человека как понятия. Об этом исследователи сегодняшнего дня забывают и очень зря. Спасибо Эвальду Ильенкому и Загорскому эксперименту, что оставляют яркую возможность не упускать из виду этот факт.
Счастья вам, даже если вы как коллективно-разумный осьминог Питера Уоттса! Всем сознаниям и их отсутствиям спасибо за прочтение.
Примечание
(*) — переводы этих и не только произведений Грега Игана можно найти на сайте фантлабовца Voyualтут.
«На узких, извилистых улицах Ученого квартала – старейшей части древнего города – экипажи и животные почти не встречались. Здесь было множество пешеходов всех рас; здесь стояли пекарни, прачечные и цеховые собрания; здесь можно было получить всевозможные услуги, необходимые в любом жилом районе; здесь были трактиры, магазины и даже своя милицейская башня – невысокая, коренастая, стоящая на самом высоком месте Барсучьей топи, там, где сливаются Ржавчина и Вар. Цветные плакаты, облепившие ветхие стены, рекламировали танцзалы, предостерегали от неизбежной гибели, требовали сохранять верность политическим партиям – все как и в любых других районах города. Однако, несмотря на кажущуюся нормальность, в здешних местах была какая-то напряженность, какое-то ощущение ложной надежды.
Барсуки – разносчики товаров, по традиции, вхожие во все дома и считавшиеся в некоторой степени неуязвимыми для наиболее опасных тайных наук, – носились со списками в зубах, и их грушевидные тела исчезали за створками специально проделанных лазов в дверях магазинов.
Над толстыми стеклами витрин располагались мансардные помещения. Складские здания, выходящие на набережную реки, были переоборудованы. В храмах, посвященных мелким божествам, скрывались бывшие винные погреба. Здесь, как и во всех подобных закутках, жители Барсучьей топи занимались каждый своим ремеслом: среди них были физики, химеристы, биофилософы, тератологи, алхимики, некрохимики, математики, карсисты, металлурги и шаманы-водяные, а также те, чьи исследования, как у Айзека, не подходили ни под одну из бесчисленных категорий теоретической науки».
Чайна Мьевиль. Вокзал потерянных снов
Добро пожаловать в Нью-Кробюзон – место, где обитают невиданные существа и переделанные (для разных целей) по-всякому люди, у которых в тело вживлено нечто инородное, гибриды и организмы-охотники. Здесь действуют наука и квазинаука, магия (биомагия) и темные искусства, ищут и создают невиданное, и вершатся грязные дела и совершаются преступления. Смесь всего со всем, изложенная в формате нон-фикшна.
Опальный ученый, непризнанный учитель Айзек Дэн дер Гримнебулин, занимается не афишируемыми исследованиями, живет и любит Лин, негуманоидку-хепри, художницу. Как этой нестандартной паре выжить в столь недружелюбном месте? Однажды Лин предлагают сделать скульптуру для одного преступного босса. Опасное, но манящее человека искусства приключение. Айзек создает действующую модель кризисной машины (разве такое возможно?), в городе сбегают твари, появляются кошмары и растет тихая паника.
Текст полон натуральных описаний самых разных вариантов экспериментов и разновидностей живого (и не совсем живого), и их детализированной обстановки обитания, перемешанных отношений обитателей, властей и криминала. Роман похож на криминальное чтиво с одной дальних окраинных планет, где возможно если не все, то многое. Но в этом разнообразии можно лишь выжить – если постараться. Но сделать это место другим вряд ли удастся. Но его можно попытаться покинуть…
«Пригород был вне досягаемости нью-кробюзонских муниципальных властей. Здесь создалась зыбкая альтернативная инфраструктура: стихийно возникшая сеть почтовых служащих, инженеров-сантехников и даже какое-то подобие законов. Но все эти системы были неэффективными и неполными. Потому что чаще всего ни милиция, ни кто другой в Расплевы не проникали. Связь с внешним миром осуществляли только регулярные поезда, подходившие на станцию Холм, где непонятно почему поддерживался образцовый порядок; да еще банды вооруженных людей в масках иногда появлялись по ночам, чтобы грабить и убивать. Дети расплевских улиц особенно рисковали подвергнуться варварской расправе.
Обитатели трущоб Собачьего болота и даже Худой стороны считали посещение Расплевов ниже своего достоинства. Нью-Кробюзон даже не считал Расплевы своей частью – так, странный маленький городишко, который без спроса прижился на теле мегаполиса. Он не имел денег, чтобы привлечь сюда какую-либо промышленность – легальную или нелегальную. Преступления в Расплевах были всего лишь мелкомасштабными выражениями отчаянного желания выжить.
Но было в Расплевах нечто, что привело Айзека на его негостеприимные улицы. Ибо в последние тридцать лет это было нью-кробюзонское гетто, в котором жили гаруды.
Лин смотрела на гигантские глыбы зданий Корабельной пустоши. Она видела маленькие фигурки, катающиеся в стоявших над домами потоках воздуха. Вирмы и от силы пара гаруд. Экипаж проезжал под воздушным рельсом, который изящным изгибом ответвлялся от милицейской башни и терялся между многоэтажными домами».
«МЕМОРАНДУМ ДОДО
КАНОНИЧЕСКАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ ДЕЙСТВУЮЩИХ ДИАХРОНИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ
разместил подполковник
ТРИСТАН ЛИОНС
день 585
Для удобства отчетности и внутренних коммуникаций просьба употреблять эти и ТОЛЬКО ЭТИ термины. Если вам понадобится добавить новую категорию, попросите меня или доктора Стоукс внести изменения в список.
Деец, которого переносят в ВиМН, где у ДОДО нет ИГСОВы, явки, вообще никакой инфраструктуры и контактов. Самый элитный класс дейцев. Первопроходцы должны обладать всеми навыками БРОДЯЖНИКОВ (см. ниже), а также БОЙЦОВ и ОБОЛЬСТИТЕЛЕЙ либо УВЕЩАТЕЛЕЙ.
БОЕЦ
(нерекомендуемые синонимы: КОНАН, РУБАКА)
Деец, специализирующийся на миссиях, в которых, мягко выражаясь, необходимы боевые качества. Поскольку каждый ВиМН характеризуется уникальной оружейной культурой, методиками фехтования и так далее, собственно, умение сражаться – лишь часть необходимых бойцу навыков. Не менее важно понимать, как и когда драться.
ОБОЛЬСТИТЕЛЬ
(нерекомендуемый синоним: УДАЛЕНО)
Более или менее понятно из названия, но во избежание недоразумений: собственно, секс в должностные обязанности не входит. Мы предпочитаем делать ставку на сочетание личного обаяния, внешности и навыков общения, необходимых для воздействия на «либидомотивируемые» ключевые исторические фигуры.
УВЕЩАТЕЛЬ
Новая категория, которую лучше всего охарактеризовать как ОБОЛЬСТИТЕЛЯ без физиологического элемента. Деец, способный добиться от человека желаемых действий без насилия и соблазнения.
БРОДЯЖНИК
(нерекомендуемый синоним: ЗМЕЕЕД)
Специалист по выживанию в дикой местности.
ШПИОН
Специалист по незаметному наблюдению и (поскольку мы не можем забирать с собой наброски и записи) запоминанию.
ДОКА
Специалист в требуемой тематике, например истории или лингвистике, отправляемый в ВиМН для изучения конкретного вопроса.
УМЕЛЕЦ
Обычно биолог, инженер или химик, обладающий исключительным умением создавать механизмы, лекарства и так далее с использованием искусственных и природных средств, доступных в данном ВиМНе.
МЕДИК
Профессиональный медик, получивший дополнительную подготовку для работы в условиях прошлых эпох.
Примечания: категории не взаимоисключающие. Чаще всего конкретный деец не ограничивается одной специализацией».
Нил Стивенсон, Николь Галланд. Взлет и падение ДОДО
Роман рассказывает об изучении прошлого, в котором существовала исчезнувшая в современности магия, подробно описаны приключения сотрудников секретного департамента, изучающего магию и ведьм, обладавших способностью творить чудеса. Начав с изучения гор архивных документов, посвященных волшебству, и реализовав (конечно, совершенно секретно) путешествия в прошлое, ученые и представители теневой правительственной структуры начинают готовить кадры для этих перемещений, и при этом, как и положено в соответствующих учреждениях, не обойтись и без контролирующего все и всех руководства, и бюрократии, подразумевающей появление документации и бумажной волокиты. Появляется и отдел кадров, все сопутствующее.
Это вовсе не идеальный роман, но это действительно хорошее пособие на тему «Как должны готовиться и осуществляться путешествия во времени». Как говориться на сленге – « Учите матчасть». К отечественным попаданцам, которые, набирая на своем мобильном, случайно попадают на личный телефон вождя народов и дают ему советы, как обустроить страну, это не относиться.
В романе детально описано, как разворачивается подготовка к путешествиям во времени: язык, манеры, знание местности и для мужчины – умение мастерски владеть местным оружием, так и варианты того самого «попаданчества», причем изложенного не только с обилием исторических фактов, но и хорошей долей юмора – ведь даже с ведьмой из прошлого руководству общаться непросто – из-за стереотипов.
«– Если вы будете нам помогать, – продолжал Тристан, глотая откушенный кусок бутерброда, – мы, вероятно, получим финансирование, и тогда, если вам правда так хочется плюнуть на могилы врагов, этот вопрос можно будет обсудить. – Внезапно он отложил бутерброд и, просияв, воскликнул: – Погодите! Мы можем сами добыть себе финансирование. Если вы умеете превращать обычную воду в соленую… почему не превратить…
– …свинец в золото, – закончила за него Эржебет и тихонько взвыла. – Или что нибудь еще в золото. Самое неоригинальное предложение в мире. Сколько существует магия, именно это в первую очередь просили у ведьм».
«Пугать читателей (а чаще слушателей и зрителей) греки научились задолго до Аристотеля. Обе поэмы Гомера (IX–VIII в. до н. э.) изобилуют красочными описаниями самых разнообразных чудовищ, смертельных опасностей, настигающих героев, кровавых батальных сцен и прочих ужасающих и одновременно завораживающих предметов. Сама мифология древних греков состоит из сюжетов, движущей силой которых является страх – перед богами, судьбой, стихиями, наказанием, насилием, смертью. Божества, воплощающие страх – дети Ареса и Афродиты, близнецы Фобос и Деймос – сами по себе, как персонажи, не слишком примечательны, однако источники ужаса в мифах и сказаниях колоритны и многообразны: например, образ Минотавра в его лабиринте, Медузы Горгоны, чудовищного Цербера или неумолимых Эриний. Многие из них надолго пережили породившую их культуру и, претерпев определенные трансформации, стали неотъемлемой частью западноевропейского фонда кошмаров.
Впрочем, в эпоху Средневековья европейцы существенно обогатили унаследованный от античности паноптикум новыми сюжетами и образами. Мир в период Средних веков, если смотреть на него через призму народных легенд, житий святых, проповедей, книжных миниатюр и других документов эпохи, был густо заселен сверхъестественными существами – духами, демонами, драконами и прочими опасными и зловредными тварями, превращавшими жизнь простого человека в непрерывную борьбу со злом».
Оксана Разумовская. По. Лавкрафт. Кинг. Четыре лекции о литературе ужасов
Первая часть книги – «Страх в культуре и литературе» — разворачивает во времени описание самых разнообразных фобий и кошмаров, существовавших и существующих в человеческом обществе. Один из наиболее интересных эпизодов – это эволюция мистики в период Просвещения. Так один из его деятелей, знаменитый автор памфлетов и «Робинзона Крузо», Даниэль Дефо, в 1726-1727 годах сочинил «Эссе о реальности привидений» и трактат «Система магии», и «Политическую историю дьявола», рассматривая его действия в мире.
Далее следует описание английской школы «кладбищенской поэзии», оплакивающей быстротечность человеческого бытия, и последующее развитие готической традиции в литературе, в том числе – сентиментальной готики.
В главе, посвященной Эдгару По, дается биография и ее последствия, и помимо прочих интересных фактов указывается, что тема метемпсихоза (переселения душ) изначально не считалась популярной в то время у европейских писателей. В чем секрет популярности Стивена Кинга? В его книгах есть все страхи и фобии, от древних вампиров до современных инопланетян, оживших бытовых приборов и губительных автомобилей.
«Мужские образы в готическом романе тоже схематичны: это либо безнравственные негодяи, либо пылкие и отважные юноши, не знающие жизни. Главное различие двух видов романа, просветительского и готического, развивавшихся практически параллельно – в антураже, в характере происходящих с персонажами событий, (условно) правдоподобных в просветительском романе, фантастических – в готическом…
Пока писатели-просветители, а вслед за ними реалисты, искали темы и сюжеты для своих произведений в коллизиях посюсторонней жизни, причастные к готической традиции сочинители опирались в большей степени на свои фантазии (а также грезы, кошмары и наркотические галлюцинации). Тенденция эта оказалась столь живучей и притягательной, что и современные авторы мистической литературы или хоррора не могут перед ней устоять: Стивен Кинг утверждал, что замысел романа «Ловец снов» посетил его во время ночного забытья в больнице, где он восстанавливался от тяжелых травм (его сбила машина). Сюжет и образы главных героев романа «Мизери» тоже приснились писателю во время авиаперелета – проснувшись, Кинг набросал кое-какие детали своего видения на салфетке и в ту же ночь приступил к созданию новой книги. Некоторые моменты из романа «Сияние», в частности, образ маленького мальчика, в ужасе бегущего по коридорам отеля, тоже были вдохновлены снами писателя. Стефани Майер уверяет, что героев своей саги – «обыкновенную девушку и красивого вампира» – она увидела во сне, а приснившуюся сцену их свидания в лесу воспроизвела потом в романе. Сложно сказать, насколько эти истории достоверны, однако они, без сомнения, стали частью заложенной писателями-готицистами традиции мистифицировать информационное пространство вокруг своих произведений».
«Главные советские и постсоветские военные писатели — Стругацкие. Думаю так не только потому, что с шестидесятых по настоящее время они с большим отрывом остаются самыми читаемыми из всей русскоязычной прозы, но и потому, что — почти никогда не изображая войну напрямую — занимались беспрерывным её осмыслением, изживанием её опыта. Бесконечные войны в прозе Стругацких — на Сауле, на Саракше, на Земле — больше всего похожи на игры в войну книжных послевоенных детей на ленинградском пустыре 1946 года, среди осколков, воронок и сгоревших брёвен.
И тут есть некая закавыка, внутреннее противоречие, неизбежное для большой литературы — потому что всё правильно бывает только в литературе мелкокалиберной…. Отрицательные герои Стругацких — чаще всего генералы либо представители спецслужб, опять-таки военизированных. А между тем все их положительные герои непрерывно воюют и немыслимы без этого опыта; более того — они родом из войны и могут лишь мечтать о тех прекрасных временах, когда формирование Человека Воспитанного будет возможно без подобных экстремальных инициаций».
Дмитрий Быков. Шестидесятники: Литературные портреты
Под одной обложкой собраны самые разные писатели и поэты – начинания от Александра Галича, Владимира Высоцкого, Новеллы Матвеевой, Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского до братьев Стругацких, Юлиана Семенова, Юрия Нагибина и Венедикта Ерофеева.
Книга начинается с подробного вступления – «Феномен шестидесятничества», в котором Быков определяет как временные рамки этого поколения (рожденные с 1918 по 1940 годы), так и другие характеристики этого явления – как преимущественно урбанистическое явление, оптимизм и ориентированность на легальное сотрудничество с советской властью. Но в творчестве каждого из героев книги выделено именно «свое» (хотя все и неравноценны и по-разному воспринимаются). Так герои Галича – это люди красивого жеста, Евтушенко произвел форменную революцию в русской рифме – по словам Вознесенского, рифма Евтушенко была рассчитана на акустику площадей.
В главе, посвященной Вознесенскому отдается должное тому, что в его многих стихах – радость обновления, в том числе связанной с пафосом советской поэзии рубежа 1950-60-х годов.
Рассматривая прозу Стругацких, Быков подчеркивает, что их любимыми героями были сильные люди с экстремальным опытом. «Военный опыт выковал великолепную генерацию, в каком-то смысле создал поколение сверхлюдей, это было и остаётся бесспорным. Вопрос в цене этого опыта, его издержках и альтернативах ему. Поисками этих альтернатив Стругацкие озабочены с самого начала. Но как-то всё выходит, что эти альтернативы хуже.
Как-то выходит, что теория воспитания даёт сбои, что в идиллическом мире Полдня поселяется Комкон-2, что человека по-прежнему формирует боевой опыт, пусть даже это война на том же Саракше или на Гиганде. Самое страшное противоречие художественной Вселенной Стругацких заключается в том, что хороших людей по-прежнему формирует только война; что именно война является основным занятием этих хороших людей; что больше их взять неоткуда».
Одна из самых интересных глав посвящена Венедикту Ерофееву и его поэме «Москва-Петушки», сразу ставшей абсолютным хитом самиздата. Почему эта непростая книга привлекла к себе народное внимание? Дело не только в искусстве питья и свободного времяпровождения, самобытности (вне советской власти и вне антисоветской тенденции того времени), и то, что она написана как высокая пародия. Ведь «Москва — Петушки» — не просто собирательные образы. Быков разбирает пять языковых слоев поэмы: библейский, русской классики, советской литературы, газетно-телевизионной политической лексики, и фольклорный.
«…это Странствие Хитреца, вечный сюжет мировой литературы, обеспечивающий любому автору шедевр, вырастание на три головы. Одиссею нельзя написать плохо. Фельетонист Гашек, пародист Сервантес, хороший, но не более, новеллист Джойс — все прыгнули в гении, осваивая этот жанр.
Есть у него некоторые устойчивые черты, которые перечислим.
Во-первых, Одиссей никогда не может достичь цели своего странствия — или эта цель окажется неокончательной: за время его отсутствия мир изменился необратимо. Пока идешь, цель смещается, а сам ты тоже превращаешься, и в результате Итака отдаляется куда-то в вечность. Прийти на нее можно, но застать прежней нельзя: «Мой лук согнули чужаки, мой луг скосили мужики».
Веничка не может достичь Петушков, потому что ни одна одиссея не кончается благополучным возвращением; может вернуться Сэм, но не Бильбо и не Фродо. Конечная цель их странствия совсем иная. Тот, кто столько всего видел и сделал, не может вернуться домой — он туда не влезет. Величайшие одиссеи — «Мертвые души» и «Похождения бравого солдата Швейка» — остались незаконченными именно потому, что герою некуда возвращаться: за время их странствия мир успел перемениться. Петушки недостижимы, как рай.
Во-вторых, Одиссей стремится к сыну — Телемаху — или, по крайней мере, к родне; Блум находит Стивена, и Чичиков — наиболее вероятный финал — тоже обрел бы кого-то из своих, а может, как знать, и незаконного отпрыска. Веничка тоже стремится к мальчику, знающему букву «Ю», и без этого мальчика поэма была бы далеко не так мучительна и пронзительна.
В-третьих, одиссея описывает географию и главный транспорт того мира и той эпохи, в которую живет и творит автор. Главный транспорт греков — корабль, главная среда — море. Главная среда советской России — Подмосковье, вся страна, от Москвы до Петушков, есть, в сущности, одно огромное грязное Подмосковье, в котором всегда осень. Главный транспорт России — электричка. Когда человек входит в подмосковную или какую хотите электричку (они все одинаковы, и ездят в них одинаковые люди, которые одинаково пахнут), он сразу попадает в пространство «Москвы — Петушков»...
И, наконец, одиссея всегда патетична…»
«В мае 1905 г. Шмидт записывается на прием к министру иностранных дел Ламздорфу. Неужели все-таки белые штаны? Да и отличный пример был перед глазами: университетский товарищ Александра Эдуардовича князь Борис Николаевич Шаховской (1870–1927) стал дипломатом и служил в то время русским консулом в Алеппо. Нет, Шмидт прекрасно понимал, что дипломатическая служба будет означать конец его как ученого. Но в структуре министерства было подразделение, которое позволяло совмещать прилично оплачиваемую работу администратора с научной и преподавательской деятельностью. Это было Учебное отделение восточных языков при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел. Оно было создано в 1823 г. «со специальной целью приготовления молодых людей к драгоманской службе при Императорских миссиях и Консульствах на Востоке». В 1835 г. отделение получило статус университета. Исторически Учебное отделение восточных языков было конкурентом факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета с первых лет существования последнего».
А. Э. Шмидт: биография, научная переписка, избранные труды, библиография. Автор-сост. Р.И. Беккин
Одним из основоположников отечественного востоковедения был Александр Шмидт, деятельности которого и посвящена книга. Рассказывается в ней об истории становления этого научного направления в целом, а также о важнейших событиях биографии Шмидта, начиная с его учебы в университете и сотрудничества с другим знатоком Востока – князем Ухтомским, который возглавлял газету «Санкт-Петербургские ведомости», о непростой судьбе этого видного ученого в советские годы.
В книгу включены избранные произведения и письма Шмидта. В текстах, принадлежащих его перу, анализируются самые разные аспекты жизни стран Востока в те или иные исторические периоды, взаимоотношения этих государств с Западом и Россией.
Говорится в издании и об уникальных книгах восточной тематики, которые хранились в Публичной библиотеке. Представлены работы самого Александра Эдуардовича, посвященные примечательным моментам истории стран Востока, прежде всего Персии. Например, судьбе Надир-шаха, которая может служить ярким примером того, что порой удача и отвага возносят на вершину власти того, кому при рождении, казалось, был предначертан скромный удел. Однако череду блестящих побед внезапно обрывает заговор… С Россией прославленного Надир-шаха связывали не только дипломатические отношения и официальная переписка. Этот полководец, ставший персидским владыкой, сватался к дочери Петра Великого, царевне Елизавете.
«Надир одну за другой отвоевывал у афганцев занятые ими территории и взял обратно столицу Исфахан, за что получил почетное прозвище Тахмасп-коли, т.е. «Рука Тахмаспа», но народ называл его Тахмасп-кули, т.е. «Раб Тахмаспа», и это последнее прозвище так прочно установилось за ним, что вряд ли кто знал его первоначальное имя. Сувайди, как верноподданный турецкого султана, конечно, говорит о Надире в несколько пренебрежительном и враждебном тоне, называя его: «этот Надир», «этот бунтовщик» и т.п.
В общем, сведения, сообщаемые Сувайди, не расходятся с теми сведениями, которые Хаммер и Малькольм приводят на основании других турецких и персидских источников. Излагая события, сопровождавшие первую осаду Багдада Надиром, Сувайди рассказывает, что багдадский вали Ахмад-паша получил приказ не вступать в битву с персидским войском и ограничиться исключительно защитой внутренней крепости, «так что если бы его чалма упала на стену, то не должен был он выходить из крепости, чтобы поднять ее». Для защиты Багдада при Ахмад-паше находились еще три вазира: Кара-Мустафа-паша, Сары-Мустафа-паша и Джалал-Оглы-Ахмад-паша. Осада длилась полтора года…»
«Иоахим Мюрат, впоследствии король Неаполитанский, родился в 1771 г. в Бастиде Фронтаньере; был сын трактирщика и вследствие разных шалостей молодости принужден был вступить в военную службу. Но и здесь за ослушание был отставлен. Во времена владычества якобинцев Мюрат опять поступил в военную службу и был произведен в офицеры. После многих передряг удалось ему определиться адъютантом к генералу Бонапарту, и с этого времени счастье стало ему благоприятствовать. Романическая его отвага, приятная наружность и изысканность костюмов обратили на него внимание армии, и главнокомандующий дал ему лестное поручение представить директории 20 взятых у австрийцев и сардинцев знамен в 1796 г., что доставило Мюрату чин бригадного генерала. По возвращении своем он много содействовал, предводительствуя конницей, победам при Ровередо и Риволи. В 1798 г. Мюрат сопровождал своего полководца в Египет и вскоре приобрел блистательной своей храбростью такую известность, что Мурад-бей находил для себя в сходстве их обоих имен весьма много лестного и что, когда при тщетном покушении французов взять Сен-Жан-д’Акр приступом отстрелили со шляпы Мюрата султан, паша акрский сохранял его как главнейший трофей победы. Мюрат выручил крепкий замок Лаффель и разбил турок при горе Фаворе. По возвращении армии в Египет он рассеял несколько арабских племен, а при Романие, двукратно раненный, решил сражение в пользу французов, взяв собственными руками сына каирского паши в плен. Главнокомандующий назначил его дивизионным генералом и взял его с собой в Европу».
Михаил Марков. История конницы. Наполеоновские войны
В первой главе описана роль конницы на полях сражений и на театре действий в начале XIX столетия, и приводится краткий очерк Итальянского похода 1800 года и блестящие победы французских кавалеристов в схватках с австрийской армией при Кастильоне и при Риволи.
В издании рассказывается о французской коннице в войнах 1805-1815 годов; русской коннице в 1806-1807, 1812-1815 года; действиях русских партизан в войне 1812 года; об организации австрийской и прусских конниц. В книге приводятся: карты компаний, планов сражений (Маренго, Аустерлица, Бородине, Тарутине, Кульме, Лейпциге, Ватерлоо…), изображения кавалеристов в форме, портретов прославленных военачальников (Наполеона I, Иохима Мюрата, Келлермана, Матвея Платова, Александра Сеславина, Дениса Давыдова, Федора Уварова…), даются их кратные военные биографии
В войнах начала XIX столетия действия конницы под рукой Наполеона Бонапарта получают громадное развитие, даже можно сказать небывалое со времен великих мастеров военного дела древности. Наполеоновская конница не только принимает во всех сражениях, им данных, самое деятельное участие подобно тому, как было у Фридриха Великого, но она является у него родом оружия, под завесой или прикрытием которого Наполеон совершает свои стратегические обходы и, став на сообщения неприятельской армии, нередко этим самым приводит их к гибели, как было под Ульмом в 1805 г.»
В завершающей главе рассказывается о значении конницы в наполеоновское время и роли казаков в Отечественной войне 1812 года, а также приводятся оценки их действий французскими военачальниками, которые с ними воевали.
«Наполеон движением в направлении к Берлину хотел было оттянуть Блюхера и наследного принца шведского, но они не поддались, и Наполеон решился также сосредоточить силы под Лейпцигом и принять сражение. Сражение при Лейпциге с 2 по 7 октября 1813 г. В разных пунктах окрестностей Лейпцига разразилось несколько сражений частных, и, наконец, 6-го числа произошло столкновение всех соединенных сил союзников с силами Наполеона. «Лейпциг лежит на обширной плодородной равнине, изрезанной многими реками и речками, текущими в неглубоких долинах. Вообще вся эта местность хотя и волнообразна, однако же не представляет значительных высот. Пространство кругом Лейпцига открыто на значительном расстоянии, и только в двенадцати верстах к юго-востоку от города находится довольно обширный Университетский лес. Множество селений с каменными строениями, прочными оградами и с церквами, лежащими на отдельных незастроенных площадях, способствуют оборонительным действиям; главными же преградами для движения войск служат текучие воды, пересекающие местность во многих направлениях. Важнейшей из них есть перепутанное множеством каналов и рукавов течение Эльстера и Плейссе, образующее обширную низину из лугов и болот, местами покрытых кустарником, изрезанных рвами и соединенных между собой плотинами и мостиками».
«Остров, к которому подошли корабли Одиссея, – это почти наверняка Фавиньяна, что в трех милях к югу от Леванцо. Это единственный из трех Эгадских островов, где известняковые скалы и песчаные пляжи располагаются на южной стороне, а корабли Одиссея шли с юга. Мареттимо и Леванцо – крутые и обрывистые острова, крайне опасные для неосторожного мореплавателя.
Глядя прямо на восток с Леванцо, видишь массивную громаду горы Эриче, возвышающуюся над сицилийским побережьем, словно великан. Она кажется серой рано утром, когда из-за нее поднимается солнце, а вечером – золотистой и пурпурной. Земля циклопов. Гора Эриче, древний Эрикс, поднимающаяся на 2500 футов над плодородными равнинами Западной Сицилии, господствует над этим уголком мира. Жители Леванцо используют гору как барометр. По тому, как облака плывут над ней, или закрывают ее вершину, или окутывают подножие, они знают, какую погоду им принесет наступающий день. Для рыбаков, уходящих в море, она служит ориентиром. Несомненно, Одиссей, как и бесчисленное множество моряков в последующие века, плавая в этих водах, тоже считали Эриче своим маяком.
На Леванцо нет ни храмов, ни греческих и римских сооружений – никаких свидетельств существования античного мира. Иногда рыбаки находят в своих сетях амфоры, временами фермер, расчищающий очередной участок земли, выкапывает древние черепки. Но в целом эти редкие свидетельства Античности на Средиземноморье едва ли важны. И только Эриче, гордо возвышающаяся на противоположной стороне пролива, является постоянным напоминанием существования других веков, людей и культур. Если смотреть с Леванцо сразу после восхода солнца, можно видеть темные клыки зубчатых стен, показывающие, что норманны когда-то сделали вершину этой горы частью своей системы сицилийских крепостей. Но задолго до норманнов гигантские стены на Эриче были построены ранними сицилийцами, которые обитали на этих высотах раньше, чем в этом море появился Одиссей. Здесь финикийцы построили храм богине любви Астарте, потом греки – Афродите, и, наконец, римляне – Венере…»
Эрнл Брэдфорд. История Средиземноморского побережья. Как боролись за мировое господство Рим и Карфаген, противостояли Византия и Османская империя
Первая часть книги посвящена древним мореплавателям: этрускам, грекам, финикийцам, персам; кораблям, людям и войнам между ними.
В тексте описано противостояние между финикийцами и греками. Одна из самых могущественных и расширяющихся мировых империй, Персия тоже неизбежно должна была вступить в борьбу с греками – поначалу в Малой Азии, а потом и на европейском материке. Традиционно, мы смотрим на эти события с точки зрения греков, а точнее – античного историка Геродота. Оценивая роль Геродота в изложении событий греко-персидской войны историк А.Р. Берн в книге «Персия и греки», отметил что тот «о причинах персидской войны не раскрыл никаких особенно глубоких мыслей… Но он показал… как в его время… возникла концепция глубокого раскола между людьми, живущими на противоположных берегах Средиземного моря».
Древние греки не все и не всегда были патриотами – между городами-государствами и внутри них обычно шли нескончаемые распри, борьба за власть и сведение счетов. Поэтому бывали случаи, что греческие города сдавались персидской армии – городские жители или элита (или и те, и другие вместе) не хотели защищать город, во главе которого стояли неугодные им правители и поэтому использовали вооруженный приход персов в своих корыстных целях.
Помимо этого, во время греко-персидского противостояния к персам перебегали греки-изгнанники, которые рассчитывали на золото и войско владыки Персии. «При царском дворе Экбатаны были предатели, обиженные на власть или исполненные уверенности, что дело персов правое. Одни служили советниками во время кампаний, другие находились в армии или на кораблях, участвовавших во вторжении на греческий материк».
Унаследовавший трон отца в 486 году до н.э., Ксеркс получил огромную державу, земли которой простиралась от реки Инд на востоке до Эгейского моря на западе, и от Нила на юге до Закавказья на Севере. Он стал готовиться к главному делу своей жизни — походу на Грецию, собрав для этого поистине невиданные для того времени силы. Это деяние для персидского владыки было возмездием грекам, не покорившимся его отцу Дарию. Согласно записям Геродота (не очевидца и не современника), Ксеркс сказал, что «я намерен, перекинув мост через Геллеспонт, вести войска на Элладу… Вы помните, что отец мой Дарий снаряжался на войну с этим народом. Но его нет в живых, ему не дано покарать виновных». По приказу Ксеркса силами воинов и рабов был прорыт канал в самом узком месте на полуострове Афон. Греки, узнав об этих работах, которые длились три года, сочли, что персидский владыка повредился умом на почве мании величия. Примерно также оценивали в городах Эллады и строительство мостов через пролив Геллеспонт – из поставленных борт к борту кораблей, поверх которых был сделан настил из досок. Гнев Ксеркса на море, после того как внезапный шторм разметал первый мост, тоже запечатлен в трудах греческих хронистов. Дескать, царь велел бросить в море кандалы, чтобы сковать его, и стегать плетьми, чтобы наказать за разгул стихии… Непонятном для греков, чьи города обычно питались «с колес» и не имели резервов, казалась и тщательная подготовка хранилищ для продовольствия – зерна и солонины — вдоль маршрута будущего похода.
В тексте подробно описана судьба Константинополя. Мухаммед II Завоеватель, взявший штурмом Константинополь, и потом осмотревший его, пораженный его печальным состоянием, прочитал на паять стихотворение персидского поэта Саади.
Во дворце цезарей
Плетет свою патину паук,
В башне Афросиаба
Несет свою вахту сова.
Уделено внимание, конечно, и знаменитой вулканической катастрофе, похоронившей под пеплом Помпеи. Очевидцем и жертвой этого извержения оказался Плиний Старший.
«Его племянник Плиний Младший в письме историку Тациту описал, как встретил смерть его дядя. «Дядя мой находился в Мизене и лично командовал флотом. 24 августа около полудня мать моя указала на появление облака, необычного по величине и по виду. Дядя только что принял солнечную ванну, искупался в холодной воде, перекусил и вернулся к своим книгам. Но он немедленно встал и направился на возвышение, чтобы увидеть явление лично. Облако поднималось из какой-то горы, издалека нельзя было разобрать, из какой именно. Ни одно дерево лучше пинии не передавало его формы. Оно вздымалось кверху, словно высокий ствол, и расходилось ветвями, вероятно, потому, что напор воздуха, только что его выбросивший, слабел, и облако таяло, расходясь в ширину. Было оно местами белым, местами в грязных пятнах, словно подняло с собой землю и пепел. Дядя приказал подготовить легкий корабль и предложил мне, если я пожелаю, сопровождать его. Я сказал, что лучше продолжу работу; так получилось, что он сам поручил мне кое-что выписать. Он как раз собирался выйти из дома, когда получил записку от Ректины, жены его друга Тасция, которую испугала надвигающаяся опасность. Ее усадьба располагалась у подножия Везувия, и бежать оттуда можно было только морем. Тогда дядя изменил свое решение. Он начал действовать как ученый, а продолжил как благородный герой. Он приказал выйти в море своим кораблям и сам поднялся на борт, имея намерение помочь не только Ректине, но и жителям ближайших городков – это живописное побережье было густо заселено. Он поспешил туда, откуда в страхе бежали другие, и был настолько свободен от страха, что диктовал и отмечал все изменения в этом страшном явлении...»
«Если взглянуть на карту Греции, сразу станет понятно, что местоположение Фив имело значительные преимущества. Область Беотия, в центре которой расположены Фивы, находится в самом сердце современной Греции. Беотия граничит на востоке с Фокидой, самый известный город которой – Дельфы – был в древности главным местом паломничества, так как именно в Дельфах находился знаменитый Храм Аполлона, где Пифия изъясняла всем желающим волю богов и предсказывала будущее. К югу, минуя Мегары, можно было выйти к древнему Коринфу – городу, именем которого назван Коринфский перешеек, соединяющий материковую Грецию с полуостровом Пелопоннес, что, как известно, получил своё название в честь знаменитого царя Пелопса. Среди пелопоннесских городов блистали Аргос и Микены, старалась не отставать от них Спарта. Цари Пелопоннеса издавна претендовали на владычество над всей Грецией, и фиванцы были их главными соперниками».
Алексей Рябинин. Загадка Сфинкса: Сказка про древних богов, богинь, царей и богатырей
В книге, адресованной подрастающему поколению, живо и увлекательно излагаются события одного из важнейших циклов древнегреческих мифов и легенд, посвященного основанию города Фивы и борьбе за власть между потомками первого царя Кадма и его сподвижников. Именно из них в современную культуру взята трагическая история об Эдипе и тщетных попытках отвратить удары рока. Антигона с ее знаменитым принципом «делай, что должен, и пусть будет, что будет» тоже оттуда…
Из фиванского цикла дошел до наших дней и образ поля, засеянного зубами дракона и породившего жестоких воинов, — как символ зла и раздоров на много поколений вперед. Молодой Кадм получил предсказание, что должен основать город. Но когда добрался до предполагаемого места, на его спутников напал дракон. Кадм сразился с ним и одолел, но как возвести даже небольшую крепость силами одного человека? Богиня Афина советует посеять зубы дракона и подождать, что будет дальше. Хотя, конечно, гибель дракона, посвященного богу войны Аресу, добра всё равно не принесет. Из зубов появляются воины, они сражаются между собой, а уцелевшие признают Кадма своим царем и начинают строить укрепления. Но их драконья сущность себя еще покажет…
Текст книги дополняют красочные иллюстрации Н. Васильева в классическом стиле.
«Как и повелел Громовержец, каждый из богов преподнёс новобрачным свой подарок. В одночасье Кадм с Гармонией стали самой богатой царской четой на свете. Среди множества даров самым заслуживающим внимания был, конечно, от Ареса и Афродиты. Это было замечательное ожерелье, которое выковал собственными руками умелец Гефест. Оно было сделано с невероятным мастерством и отличалось потрясающей красотой. Ожерелье представляло собой переплетённых золотых драконов, усыпанных драгоценными камнями, и сверкало, как огонь. Но самое удивительное заключалось в том, что это ожерелье обладало многими волшебными качествами – например, оно сохраняло здоровье, молодость и красоту своей обладательнице. Вот такой чудесный свадебный подарок получила Гармония от всемогущих богов. И боги, и люди были в полном восторге от этого ожерелья. К сожалению, никто до поры до времени не знал, что, помимо волшебных свойств, дающих молодость, красоту и здоровье, у ожерелья было ещё одно качество…»
«Две емкости, трубка и флейта — вот и готов древнегреческий будильник. Сделал его философ Платон, ученики которого тоже, как и все, иногда опаздывали на занятия. В этом будильнике вода просачивалась из верхней емкости в нижнюю и вытесняя воздух прямо в флейту, которая тут же издавала звуки.
Водяные часы в Древней Греции назывались «клепсидры» («ворующие воду»). Глядя на клепсидру, нельзя было сказать, который час. Можно было лишь рассчитать по уровню вытекшей воды, сколько прошло времени. С тех пор стали говорить: «Много воды утекло», что означает: «Давно это было».
Без будильников люди чаще всего вставали с восходом солнца, услышав пение птиц. У живых существ и растений есть внутренние биологические часы…
А китайский будильник буквально поджигали. На палочку наносили метки, подвешивали к ним грузики и поджигали палочку с одной стороны. Как только огонь добирался до каждой метки, грузик отрывался и со звяканьем падал на металлический поднос…
Современные будильники пищат, поют, лают… Если кому-то не нравиться вскакивать от звука, есть световые модели, которые изображают рассвет с помощью лампочки. Или даже ароматные: настройте запах фруктов или шоколада и просыпайтесь с мечтой о завтраке. А для тех, кого тянет выключить мелодию и подремать подольше, придуман убегающий будильник».
Светлана Зернес. Кто придумал и зачем, или Секрет из холодильника
В красочной книге описано, как на протяжении последних веков были изобретены и стали частью быта миллионов людей самые разные предметы, сделавшиеся незаменимыми в нашей жизни. И даже трудно себе представить, как же раньше люди жили без зубной щетки (в Германии ей поставили памятник), водопроводного крана, холодильника, кондиционера, будильника, пылесоса?
Англичанин Питер Дюран придумал консервировать еду в жестяных банках. Но поначалу эти банки имели очень толстые стенки, и для того, чтобы открыть дюранскую банку, использовали не только молотки и зубила, но и штыки, и даже делались попытки прострелить не отрывающуюся банку из ружья. И лишь позже появились консервные ножи. Германский профессор Карл Дрез пытался сделать велосипед – но без педелей. Зато в историю Дрез вошел как изобретатель мясорубки.
Увлекательна история и самого первого кондиционера, который поставили в Кельне в театре и спектакли стали идти с аншлагом! В чем же причина такого ажиотажа? Было знойное лето, а в зале была приятная прохлада — там впервые в истории работал кондиционер. Тоже самое случилось позже в одном из американских магазинов – после установки кондиционера число покупателей увеличилось в три раза. А ведь первый кондиционер придумал не предприниматель и инженер, а врач Джон Горри, заботившийся о своих пациентах. В тексте рассказывается, как в разных странах спасались от жары до изобретения кондиционера, и как до 1939 года (когда появилась первая автомашина с кондиционером), в автомобиль приходилось для спасения от жары загружать кубики льда.
У каждого из изобретений есть свой секрет – почему оно оказалось нужным людям, и как быстро (а на самом деле порой требовались годы) она стало предметом, без которого точно уж нельзя обойтись. Наглядный пример – телефон, чье появление большинство людей поначалу недооценило.
«У этой штуки слишком много недостатков. Она никогда не станет средством общения», — так говорили весьма уважаемые люди про только что появившуюся новинку — телефон. Что они понимали тогда? И что бы мы делали сейчас без звонков друг другу? Благодарить за эту возможность надо человека, чья фамилия Белл даже переводится с английского как «звонок». Повзрослев, Александр встретил невесту, которая после болезни тоже потеряла слух. Именно для неё Белл сделал слуховой аппарат, что и привело его к созданию аппарата телефонного, можно сказать, случайно. И вот первый телефон попал на выставку. Словно дети, играли с ним солидные учёные и приходили в восторг. Но никто, совсем никто не увидел в нём что-то большее, чем игрушку». Тем не менее, Белл открыл свою фирму и стал потихоньку торговать телефонами. По сравнению с современными сверкающими трубками они казались сплошным недоразумением. Чтобы вызвать собеседника, нужно было свиснуть в трубку с помощью свистка, ведь звонка аппарат ещё не имел. Слышимость сильно зависела от погоды и в дождь была совсем плохой…
В тот момент, в конце 19 века, вообще мало кто поверил, что можно вот так запросто беседовать по проводам. Но новость дошла до самой английской королевы. Королевская семья проверила телефонную связь лично: общалась, пела, читала стихи, постоянно спрашивая: «Хорошо ли слышно?»
И вскоре после этого открылись первые телефонные станции. Туда приняли на работу ловких «телефонных барышень» с длинными руками, чтобы переключали звонки как можно быстрее. В домах и конторах стали появляться аппараты, к которым крепились две трубки: одна — чтобы слушать, в другую — говорить. И чтобы не запутаться, рядом вешали табличку: «Не слушайте ртом, не говорите ухом!». Специальное слово для ответа на звонок не могли придумать долго. Барышни-телефонистки поднимали трубку с вопросом: «Вы кто?». Александр Белл предложил слово «Ahoy» — приветствие моряков, означавшее «Эй, на палубе!». Но самый удобный ответ нашёл другой великий изобретатель Томас Эдисон — простое английское слово hello, то есть «здравствуйте».
Велика Россия настолько, что одного Пелевина ей уже не хватает. И пока Виктор Олегович препарирует актуальные, по мнению фэйсбука, тенденции в нашем отечестве, Александр (Сергеевич, не родственник) работает с советской мистикой, психоделикой и отчасти — с советским же шпионским романом. Работает трудолюбиво, за три года выпустил уже три романа, последний из которых номинировался на “Интерпресскон”, Нацбест, а сейчас — и на “Новые горизонты”. Я, однако, буду проверять, так ли хорош новый Пелевин по второму роману, который носит красивой и звучное название "Калинова Яма". И из-за названия, и потому что люблю, знаете ли, оккультные тайны СССР ещё больше чем тайны Рейха (а их обожаю).
Гельмут Лаубе — немецкий шпион, живущий в Москве под легендой советского журналиста Сафонова. В июне 1945 Сафонов-Лаубе едет в Брянск, чтобы сделать интервью с молодым писателем Юрием Холодовым, а на деле — узнать состояние брянского укрепрайона. На станции Калинова Яма, Лаубе встречается со связным, пересаживается на другой поезд и засыпает. А потом просыпается на подъезде к станции... Калинова Яма. Дальше у Гельмута начнется сплошной День сурка, он будет убегать от своих преследователей, искать болотное сердце и Спящий дом, умирать и раз за разом возвращаться в то утро, когда поезд приближается к станции... Калинова Яма... Калинова Яма... Калинова Яма.
Параллельно с этим, Пелевин раскрывает подробности биографии Лаубе сразу в двух направлениях. В прошлом юный Гельмут с семьей покидает Россию накануне революции, перебираясь в Берлин, получает образование, проникается идеями национал-социализма (этот момент дан совсем по касательной) и в конце концов поступает на службу в СД. В будущем — сидит в крохотной берлинской квартирке и пишет мемуары про Колыму, изредка прерываясь на визит в пивную в компании таких же коллег из “бывших”. По объему биографическая линия может соперничать с мистической, а ведь есть ещё многочисленные стенограммы допросов Лаубе в НКВД, цитаты из книг Холодова, статьи психиатра Остенмайера и польского журналиста-провокатора Качмарека.
Привычного к умственной гимнастике читателя такое изобилие вряд ли смутит, он засучив рукава ринется раскапывать причинно-следственные связи, чтобы доискаться до истинной подоплеки событий на станции Калинова Яма. И быстро поймет, что собирает половинки двух разных пазлов. В том-то и заключается главная претензия к роману — связей здесь нет. Совсем. Никаких. За исключением пары мимолетных персонажей, про одного из которых я даже не могу сказать, что это не мои домыслы, ничто и никак не связывает злоключения Гельмута Лаубе на станции Калинова Яма и в её окрестностях с остальной жизнью — включая самого Гельмута Лаубе.
И тут прийти бы на выручку дремучей русской хтони, но вот маловато её у Пелевина, а какая есть — не сильно “забирает”. Сновидческие скитания Лаубе, как было упомянуто выше, походят больше на День сурка, только в антураже богом забытой русской деревни, оттого воспринимаются не пугающе, скорей гротескно, а куда чаще попросту уныло. На одно появление царя Михаила Бесконечные Руки приходится появлений пять заурядного дедка-попутчика, который мелет столько несвязной чепухи, что приводит читателя в негодование быстрее чем героя. И даже пара преследователей Лаубе — инфернальный майор Орловский из контрразведки и испанский командир Рауль Сальгадо, которому Гельмут задолжал по принципу “око за око”, причём буквально — идущие за ним и в реальности, и во снах не спасают ситуацию, ибо влияют на неё ещё меньше, чем сам Лаубе. А Лаубе на неё не влияет практически. Диверсант и разведчик (хорошо-хорошо: шпион) с обширным опытом, получивший боевое крещение ещё в Испании, при столкновении с неведомым моментально превращается в растерянного гражданского, забывает инструкции и не обращает внимания на важные детали.
По итогу выходит, что Пелевин не дожимает везде, ни как мистика, ни как шпионский роман "Калинова Яма" не интересна, как биография из серии "Жизнь незамеченных людей" просто скучна. Кое-какой сырой потенциал у писателя есть, но реализовать его пока не удается, слишком много нитей остается ни с чем не увязанным. Хотите головоломок и символизма в предчувствии великой войны — читайте "Аргентину" Валентинова, провинциальной русской психоделики — слушайте группу Dvanov. Шпионских романов не знаю.
[6 сурков-шпионов из 10]
Гельмут нащупал в кармане пачку папирос, открыл — их было семь.
Вытащил одну, чиркнул спичками, закурил.
Майор подошел к нему ближе, заложил руки за спину и продолжил говорить.
— Пора бы уже привыкнуть, дорогой мой, что вас здесь не спасет никто. Что у вас здесь нет и никогда не будет друзей. И вы сами так захотели, сами выбрали себе все это. Никто вас силой сюда не тащил.
— Никто, — кивнул Гельмут, выпуская дым. — Что вы хотите сейчас со мной сделать?
Майор тихо рассмеялся.
Он подошел к Гельмуту еще ближе, почти лицом к лицу — было видно, как блестят его глаза за стеклами очков, его морщины на лбу, слегка отросшую щетину. Он стоял и молчал, улыбаясь и переводя взгляд с правого глаза на левый, с левого на правый, зрачки его бегали туда-сюда, а губы все больше расплывались в улыбке, и Гельмуту на какой-то момент показалось, что это вдруг и есть та самая настоящая русская улыбка с еле уловимой искрой безумия.
Майор вдруг резко перестал улыбаться и совсем тихо, чуть слышно ответил:
Были у меня и другие варианты заголовка: "единственные научно-фантастические романы России", "все, что вам нужно прочитать из российской научной фантастики" и "наконец-то российская научная фантастика!", но в итоге выбор пал на самый корректный — просто в знак уважения к сдержанности, с которой автор говорит о наболевших научных, социальных и литературных проблемах.
При этом все другие варианты — чистая правда. "Ковчег 47 Либра" и "Ледяная скорлупа" — это единственные в своем роде российские романы в поджанре hard science fiction (не космоопера, не science-punk/кибер-панк, не социальная фантастика), демонстрирующие, как можно и желательно в этом поджанре работать. По традиции, это долгожданное в российской фантастической литературе событие осталось почти незамеченным фэндомами. Более чем уверен, что почти никто из вас об этих книгах не слышал, не то что не читал, даже если вы интересуетесь hard-sci-fi и сайенс-панком вроде Питера Уоттса, Ханну Райаниеми, Грега Игана, Яцека Дукая, Аластера Рейнольдса и т. д.
Причина безвестности книг Штерна понятна — это, фактически, самиздат: они выпущены в издательстве при газете научной тематики "Троицкий вариант", где Штерн работает главным редактором. Написано, де-факто, для себя и друзей, просто на совесть, чтоб было, и издано без какой-либо попытки продвижения. "Ковчег 47 Либра" я случайно выцепил на Озоне в разделе "Букинистика", а "Ледяную скорлупу" пришлось заказывать на сайте самого "Троицкого варианта". Хорошо хоть автор сам себя и свои работы добавил на Фантлаб, а то б у меня никаких шансов узнать о нем не было.
Казалось бы, мало, что ли, у нас самиздата, мутным графоманским потоком заливающего Интернет и временами исторгающегося в реальность гейзерами никому, кроме авторов, не нужных печатных тиражей? Ну захотелось некоему взрослому человеку увидеть свои нетленки в бумаге, его право за его деньги, читатели-то тут причем?
В моем случае сработал интерес к автору, настоящему ученому-астрофизику, доктору физико-математических наук и ведущему научному сотруднику Астрокосмического центра ФИАН и Института ядерных исследований РАН, который в какой-то момент решил, мол, хватит это терпеть, и написал научно-фантастический роман так, чтобы он относился именно к НАУЧНОЙ фантастике, а не к латентной технофэнтези. Разумеется, никакие титулы и внелитературные компетенции Штерна не давали гарантию, что получится хоть что-нибудь приличное, и тем не менее, я рискнул.
И не прогадал. Борис Евгеньевич на старости лет оказался неплохим прозаиком, чья полнейшая писательская дикость вывела его, в общем-то, нишевые романы на уровень общезначимой литературы. Я думаю, он сознательно выбрал рискованный путь писать так, как если бы никаких литературных традиций фантастики не существовало — во-первых, чего ему терять-то, будучи полностью самореализованным человеком за шестьдесят; во-вторых, а как иначе рассказать о том, что считаешь действительно важным, не потерять суть за заборами нарративным норм?
Аннотация: Через световые годы пустого космоса мчится с невообразимой скоростью Ковчег. На этом корабле — семена растений, зародыши животных, эмбрионы людей. Со всего этого со временем начнется ускоренная эволюция биосферы и терраформирование планеты 47 Либра b.
Какова будет цивилизация на этой экзопланете? Удастся ли закрепиться Человечеству-2 на новой родине и обогнать в своем развитии Землю? В конечном итоге — что станет с разумом в известной части Вселенной? На эти и ряд других вопросов читатель найдет ответы в книге «Ковчег 47 Либра».
Комментарий: Внецикловый роман. Оформление Максима Борисова. В оформлении обложки использованы фотографии NASA.
"Ковчег 47 Либра" — это роман о месте и роли науки в жизни человечества, замаскированный под историю о колонизации землянами ближайшей из доказанных землеподобных планет. Маскировочные условия — тот самый hard sci-fi- сюжет — автор задает весьма жесткие: планета удалена от Солнца на 60 световых лет, при этом за прошедшие от наших дней до начала основных событий 150 лет не было изобретено ровно ничего для того, чтобы долететь до этой 47 Либра b в хоть какое-то вменяемое время — и, что принципиально, не открыты никакие новые законы физики или механизмы обхода существующих для путешествий даже с околосветовой скоростью, не говоря о сверхсветовой. Штерн предупреждает с самого начала: извините, уважаемые читатели, но сказки не будет, быстрее света никак, на околосветовой вас зажарит космическими излучениями, ну а кто решит прыгнуть в "кротовую нору", выйдет с другой стороны фаршем из экзотической материи. Таков макгаффин первой, основной части романа; над его достижением, то есть колонизацией 47 Либра b, и будут работать главные герои.
Писательская дикость проявляется с первых же страниц — Штерн не в курсе закона "автор мертв" и начинает повествование с честного дисклеймера, во-первых, что 47 Либра куда дальше 60 световых лет и массивнее/ярче солнца, но ему не хочется менять красивое название, во-вторых, что в книге не будет драк-погонь-терактов, всякого такого оживляжа, потому что — а зачем? Отмечу, что ни любовной линии, ни семейной драмы, которыми принято разбавлять производственную фантастику, в книге тоже нет (один-единственный персонаж разругался с женой, из-за чего, правда, полностью переменилась судьба разумной жизни). Автор игнорирует все шаблоны и общие места, которые для его конкретной истории не требуются, и использует для решения сюжетных задач любые запрещенные приемы, например, останавливает действие и обращается к читателю напрямую или устами персонажей читает лекции по астрофизике/биологии/экзоклиматологии (слышу стон критика Василия Владимирского).
Первая глава — это пейзаж+эссе о (не)зарождении жизни. Вторая глава — это вводная лекция об открытии 47 Либра b, которую дед одного из главных героев рассказывает воображаемому самому себе шестидесятилетней давности. Собственное действие начинается только в третьей главе, да и то речь о сцене, где двое ученых, расслабляясь с коньячком на природе, общаются за все научное подряд и в режиме "почему бы нет" приходят к идее, что надо бы отправить человека на 47 Либра b — просто потому что до них этого никто не сделал и после них, вполне вероятно, никто не захочет впрягаться. А значит, кто, если не они?
В общем, поначалу Штерн оправдывает худшие опасения и упорно отказывается играть с читателем по общепринятым правилам. Только-только он дает в пятой главе любителю сай-фая ожидаемое — конструирование космического корабля — как в шестой предлагает почитать о стихотворной фарсовой постановке "Ноев ковчег" студенческого театра. Что за бардак у вас в романе, Борис Евгеньевич, раз уж вы сами к нам напрямую обращаетесь? Выходит, вы пишете просто бытовуху из жизни ученых — беседы, попойки, мозговые штурмы, заседания кафедр, творческая самодеятельность?
И вы знаете, да, автор и правда пишет только о том, что знает, максимум, о том, о чем проконсультировался с коллегами из других дисциплин. Тут-то бы и умереть читательскому интересу, ведь внутряк какого угодно рабочего коллектива ничем не отличается от любого другого, а тут еще и дистиллированный внутряк, сплошные рабочие отношения и ничего личного — но ровно на шестой главе лекционный капустник заканчивается и начинается то, за чем, собственно, Штерн нас к себе и позвал. История о подвиге ученых во имя разумной жизни.
Фабульный переключатель с плохой прозы на хорошую очень простой: главные герои выходят из тепличных условий насиженных лабораторий в реальный мир и начинают пробивать дорогу к воплощению проекта "Ковчег 47 Либра" сквозь гранитные толщи непонимания и бездонные пропасти пофигизма. Им, кабинетным ученым, приходится заниматься совершенно не научными вещами — рекламировать проект, устраивать пресс-конференции, объяснять потенциальным инвесторам, в чем вообще смысл вкладываться в нечто с двадцатитысячелетним горизонтом исполнения, привлекать сторонников, собирать успехи по крохам и с горечью наблюдать, как мало удалось собрать ресурсов.
А затем, когда происходит один из двух фантдопов первой части романа — вдруг откуда ни возьмись герои получают триллион долларов от мецената-романтика — им становится только хуже, поскольку, по сути, этим триллионом они оказываются приперты к стенке: уже нельзя отступиться или с достоинством проиграть обстоятельствам. Все, ребятки, вот вам деньги, а теперь реально постройте и отправьте на вашу Либру беспилотный корабль с полным комплексом терраформирования и гуманизации этой, как ее там, планеты.
Последние восемьдесят страниц первой части — это, на мой вкус, самый сок романа. Штерн откровенно, беспощадно к героям и едко к противникам рассказывает, как вообще живут ученые, через что им приходится проходить на пути реализации важных и для них лично, и для всего человечества, да и в целом жизни во Вселенной проектов. А проходить приходится через многое. Во-первых, через зависть: а чего это денег, да еще столько, дали непоймикому на фантастическую ерунду, а не нам на полезные обществу вещи — или еще проще — а почему не нам?! Во-вторых, сквозь невежество в верхах и низах, бредовые и завиральные идеи ничего не понявших или не желающих понимать властей и толп.
Зависть и невежество порождают колоссальное сопротивление разработкам, строительству и испытаниям оборудования, на фоне которого сами амбициозные задачи по отправке в десятитысячелетний полет корабля с семенами жизни и разума на борту представляются не такими уж нерешаемыми.
Да, крайне трудно создать программу воспитания первого поколения людей, у которого не будет других воспитателей, кроме роботов и электронных симуляций человека — но выход есть. Сложно сконструировать самовоспроизводящиеся механизмы-строители стартового комплекса на 47 Либра b — но можно. Построить циклопический двигатель без движущихся частей намного тяжелее, чем его спроектировать. Но что действительно трудно, сложно и тяжело — так это удержать самих себя и своих последователей от желаний махнуть на все рукой, десятилетие за десятилетием вести невероятный проект к воплощению в реальность и не ломаться от усталости, отчаяния, естественных и искусственных препятствий.
Ученому недостаточно быть ученым, чтобы вести науку вперед — ему нужно быть талантливым оратором, дипломатом в общении с власть предержащими и проповедником в общении с простыми людьми; нужно иметь бесконечное терпение для контактов со СМИ (на журналистов у автора особый зуб, и я как журналист вполне его понимаю) и незамыливающийся глаз для поиска талантливых специалистов, которых в растущую команду требуется все больше. Становится понятно, почему в начале романа было так много лекций и прочего инфодампа — непосредственно наукой ученый может заниматься только в изолированных условиях, а в открытом мире он куда больше времени занимается пиаром и менеджментом, стараясь не сойти с ума от водоворота встреч, переговоров, претензий и непрестанного потока глупых вопросов.
Когда первая часть подходит к концу и корабль наконец-то улетает (не спойлер), не верится, что у героев и правда все получилось. Это, наверное, второй большой фантдоп в романе. Оба фантдопа (триллион на проект и реализация проекта с 50-летним сроком), кстати, не научно-технические, а социальные, в то время как с технической частью все очень строго: кратко, но емко разобраны все ограничения полета и требования к конструкции корабля и программе терраформирования, в результате перед нами не столько научная фантастика, сколько научный реализм (в противопоставление, например, магическому реализму).
Про приличную вторую и замечательную третью часть книги прямо боюсь что-либо писать, поскольку там как раз спойлер на спойлере. Давайте вы просто будете знать, что там все получилось, но не совсем. В идейном же плане, добравшись до заветной 47 Либра b, Борис Евгеньевич раскрывает все свои мысли о будущем человека и разума, неуместные в пусть планетарных масштабов, но все же сравнительно узком производственном повествовании.
Теперь, когда рассказчику и его героям не мешают ни завистники, ни невежды, можно спокойно понаблюдать за зарождением, развитием, расцветом, упадком и возрождением цивилизации. По сути, эти части — двойная утопия, одну населяют с первого поколения высокообразованные, гармонично развитые интеллектуально и физически, воспитанные на лучших гуманистических принципах люди, а другую — еще более совершенные пост-человеческие существа. Таков ответ автора на вечный вопрос, где же возможна эта вечная мечта о земном рае — за 60 световых лет от Солнца и двести веков от настоящего времени. Там, где есть огромный открытый мир, на котором очень долгое время места хватит всем, и нет никакого культурного опыта войн, убийств и прочих преступлений против человечности. Да, это (почти) голый человек на (почти) голой земле, все, как завещали классики, ради этого-то энтузиасты из первой части и совершили невозможное, сдвинув приунывшее человечество с мертвой точки, эта утопия и стала опорой, с помощью которой они перевернули мир.
О третьей части мне лучше вообще молчать, чтобы не испортить радость читательского открытия, но, поскольку совсем промолчать как-то неловко — вон сколько слов о первой части написал — отмечу лишь, что, на мой взгляд, она пусть и тяжелая для принятия, но совершенно логичная. Оглядываешься назад и становится понятно — да, к этому все и шло еще там, на Земле. Одни могут оступиться или погибнуть случайно, но система продолжит действовать, разум выживет в той или иной форме, в соответствии с ключевым для книги принципом "чтобы как можно больше разумных существ увидели эту Вселенную и воcприняли ее во всей красе". Поэтичная и научно обоснованная история получилась, с должным для sci-fi охватом и качеством теорий и технологий, вполне приличной литературной работой и честными, откровенными взглядами на человека и его перспективы. И с кучей иллюстраций, кстати!
Аннотация: В книге описана технологическая и, частично, социальная история гипотетических жителей глубин спутника Юпитера Европы. Перед взором читателя встают века чужой истории — от седой древности до возникновения технически развитой цивилизации. Европианам предстоит пробить главное препятствие в познании окружающего мира — ледяную скорлупу. Но, оказывается, пробить толстый слой льда бывает проще, чем слой невежества и равнодушия...
Комментарий: Оформление Максима Борисова. В оформлении обложки и в качестве двух рисунков (поверхность Европы на с. 200 и Ио на с. 206) использованы снимки NASA ("Галилео" и "Вояджеры").
Кто к этому моменту заскучал, тот пусть взбодрится, потому что теперь я расскажу о том, как Б. Е. Штерн знатно повеселился сам и развлек читателя (с известной долей познавательности) во втором романе "Ледяная скорлупа". Что делать писателю после того, как он написал основополагающую дебютную книгу? Конечно же, писать вторую основополагающую книгу. Ровно так Борис Евгеньевич и поступил, выдав после образцового научно-реалистического романа образцовый инопланетный научпоп. На самом деле, автор ни о чем таком эпичном не думал, когда писал "Ледяную скорлупу", ему просто захотелось полноценно беллетризовать часть более ранней, документальной книги по космологии "Прорыв за край мира". В "Прорыве" моделирование научных процессов на юпитерианском спутнике Европа носило исключительно развлекательный характер — мол, а давайте пофантазируем! — но в какой-то момент Штерн посмотрел на эту фантазию чуть более серьезно. В результате получилось нечто вроде второй части "Ковчега", то есть еще один роман о Разуме и Науке, только в совершенно иной сюжетной обертке.
"Ледяная скорлупа" — это кратенький (200 страниц) экскурс в социально-политическую и научно-философскую историю европиан, восьмируких хемитрофов, живущих в почти полной темноте и бешеном давлении дна океана Европы, закрытого от внешнего мира толстенным слоем льда. Заход очень смелый, ведь европиане и их планета ни в чем не похожи на землян и Землю: их основным чувством является слух, а не зрение, передвигаются они во всех трех измерениях, не имеют ни малейшего представления о газах и горении, невозможных при давлении в сотню атмосфер в бескислородной среде, а над ними не небо, солнце, звезды и облака, а непроглядная и непросвистываемая тьма. Кто-то подобный мог бы зародиться в глубинах наших океанов, вот только шансов просто так выбраться со дна на поверхность у европиан никаких. Для любителей sci-fi такая задумка уже сама по себе интересна, ведь она позволяет взглянуть с совершенно чужой точки зрения на нас самих — о каких наших преимуществах перед возможными разумными существами мы даже не задумываемся.
И научно-популярная часть не разочаровывает: автор последовательно проводит читателя по ключевым моментам: обнаружение ледяного неба (задача не такая тривиальная, как может показаться), открытие силы Архимеда (еще менее тривиальная задача для существ, не знающих никакой другой среды, кроме воды), приручение электричества, великие географические открытия, завершающиеся осознанием, что Европа круглая и вертится. После этого вскрываются поражающие европианское воображение факты, что планета вращается вокруг чего-то большого в компании похожих миров, а где-то там далеко есть еще более огромное небесное тело, излучающее невообразимое количество света. Каждое открытие является результатом накопления знаний, противоречащих предыдущей картине мира — рано или поздно находится энтузиаст, который не может от них просто отмахнуться и пытается путем экспериментов установить, в чем же дело. Моя любимая часть — это случайное открытие вращения Европы при попытке наладить гироскопическую навигацию, сразу вспоминаются многие случаи земной истории с тем же сюжетом: делали что-то одно, а обнаружили нечто совсем другое и куда более важное.
Но Штерн не был бы Штерном, каким мы увидели его в "Ковчеге", если бы не завернул в научно-фантастическую оболочку размышления о нелегком пути разумной жизни из темных веков в просвещенные (и назад). Автор показал, что, несмотря на принципиально разные биологические и климатические условия существования, цивилизации обречены на прохождение примерно одних и тех же этапов.
Познание окружающего мира всегда начинается с мифологической модели, когда явлениям природы приписываются более-менее произвольные причины и следствия с обязательным их олицетворением в виде богов, духов и прочих сверхъестественных существ. Первые научные открытия совершают или бунтари из чувства противоречия, или мудрецы, морально готовые усомниться в привычной картине мира. При этом первые открытия особо никого не волнуют, священнослужители или игнорируют их, или устраивают гонения, ну а в лучшем случае по приказу властей вписывают научные факты в свои религиозные учения.
Кардинальные перемены происходят только тогда, когда знания дают существенный прирост прикладных технологий — в случае европиан это улучшенная локация, электрогенерация и расширение ойкумены. Власти наконец-то дают добро и ресурсы на развитие науки, а также, что важно, защиту от религиозных деятелей, какое-то время образование и интеллект оказываются модными. Но потом наступают примерно наши времена, о которых Борис Евгеньевич самого худшего мнения. Эпоха удовлетворения — так этот период называется в европианской историографии — замещает европианца производящего европианцем потребляющим и заканчивается ровно в тот момент, когда технических специалистов оказывается слишком мало для обслуживания жизненно важной инфраструктуры.
Электростанции остановились, коммуникации между городами прерваны, кругом паника и мародеры, цивилизация отброшена назад в темные века — конечно, с тем отличием, что все открытия уже совершены. Что делать в таких условиях? Надо просто продолжать работать тем, кто работать еще может, восстанавливать сломанное и разрушенное, а главное — сохранять знания. Сохранять знания куда проще, чем добывать их заново.
А дальше — бесконечная синусоида: из упадка цивилизация ползет к технологическому и интеллектуальному расцвету, там приунывает, разнеживаясь в комфорте и довольстве, рушится в пучину некомпетентности, лежит на дне некоторое время и вновь ползет к расцвету. В пучине задача — не растерять добытое, а на пике — подняться еще на несколько ступенек вверх по лестнице познания. В какой-то момент европианам удается-таки просверлить ледяное небо и увидеть Юпитер, соседние спутники, Солнце и даже Землю, отравленную кислородом планету, на которой вполне могла бы зародиться жизнь — но затем синусоида истории вновь идет вниз.
Так Штерн иллюстрирует свое видение места науки в жизни цивилизации: она интересна и поддерживается властями и простыми людьми только тогда, когда меняет благосостояние общества в лучшую сторону; когда же у исследований и экспериментов нет очевидного практического применения, поддержка сменяется сначала скепсисом, затем неприязнью. Продвижение научных ценностей постоянно затрудняется, с одной стороны, фантазерами, чьи сказки выглядят куда привлекательнее для общества, чем сухие цифры и сложные термины, с другой стороны, очень тупыми СМИ, которые переврут и превратят в ШОК СЕНСАЦИЯ УЧЕНЫЕ РАЗРЫДАЛИСЬ КОГДА УВИДЕЛИ ЭТО сколь угодно простыми словами пересказанное научное открытие.
Отличие от "Ковчега" в "Ледяной скорлупе" в том, что тут автор дает волю своему сатирическому яду и позволяет политикам, религиозными деятелям, журналистам, обывателям и даже писателям-фантастам Европы вдоволь саморазоблачаться и выходить к читателю в самом неприглядном свете. Стесняться некого, ведь все совпадения европианской жизни с жизнью земной совершенно случайны. И это тоже помогает с неожиданной точки зрения взглянуть на нас самих и наши собственные обыденные представления об окружающем мире и его познании.
На этом, наверное, все. Очень хотелось бы рассказывать и рассказывать об обоих романах, но лонгрид и так слишком лонгридистый получился, а мне не хотелось бы, чтобы вы удовлетворились чтением одних лишь моих соображений. Очень многое из книг Штерна осталось в этой двойной рецензии за кадром, и я очень надеюсь, что вы теперь решитесь прочитать "Ковчег 47 Либра" и "Ледяную скорлупу" (если сможете их найти) и будете в дальнейшем говорить не "российской научной фантастики не существует", а хотя бы "не считая романов Б. Е. Штерна, российской научной фантастики не существует".
Дин Кунц больше всего известен как автор, пишущий мистические триллеры или ужасы. Но мало кто знает, что начинал он как настоящий писатель-фантаст.
"Убивающие взглядом" — его первый авторский сборник рассказов, написанных в период с 1967 по 1970 год и опубликованный в 1970 году. Это не были самые первые его рассказы, но первые рассказы, которые он смог продать, причём в совершенно разные журналы. Например, в Galaxy Science Fiction, редактором которого был Фредерик Пол. Или в Fantasy and Science Fiction, который на тот момент редактировал Эдвард Ферман. В то время Кунц лишь недавно бросил работу преподавателя и целиком окунулся в писательскую работу. Его вдохновение было очень плодотворным — писал он много, как рассказов, так и романов. И в основном это была именно фантастика.
Окрылённый успехом он даже не думал о том, чтобы снова начать работать преподавателем. Но, тем не менее, писательский труд в тот период его жизни сопровождался постоянными проблемами. Денег лишь впритык хватало, а многие рассказы приходилось посылать то в один, то в другой журнал. Часто приходилось их и переписывать. Историю каждого из представленных в сборнике рассказов Кунц рассказывает сам. И эти авторские предисловия ничуть не менее интересны, чем сами рассказы. Ведь здесь приоткрывается писательская кухня, а также всплывают такие персонажи как уже упомянутый Фредерик Пол или такой метр как Айзек Азимов или редактора таких журналов как "Плейбой" и "Эсквайр"...
Собственно сам сборник рассказов представляет собой интересный сплав и баланс между классической фантастикой 50-60х и взрывавшей тогда сознание читателей "новой волной", поэтому и представляет особый интерес. Сам Кунц старался не причислять себя ни к первому, ни ко второму лагерю, признаваясь в любви как к классической старой фантастике, так и к смелым экспериментам.
Тематика многих рассказов, можно сказать, классическая, но наполнение часто уже отдаёт "новой волной". Многие из героев этих рассказов совсем не типичны или не совсем типичны для старой фантастики. Например, это жертва генной инженерии и мутант, еле-еле справляющийся с собственным телом, как в рассказе "Третья рука". Или опять же жертва мутаций и экспериментов с ЛСД, как в "Психоделических детях". Даже когда герой более типичен для обычного фантастического боевика — как в заглавном рассказе "Убивающие взглядом" — это военный и весьма суровый персонаж, но и он оказывается поэтом. Надо сказать, что вообще многие герои рассказов этого сборника либо сами пишут стихи, либо ими восхищаются, либо как-то еще связаны с искусством. Например, один из героев рассказа "Третья рука" — гитарист. И это не удивительно — сам Кунц в молодости играл в группе на гитаре и барабанах.
Да и сами темы рассказов балансируют между социальными и общегуманистическими и даже поэтическими. Много внимания здесь уделяется и антивоенной тематике — ведь тогда как раз шла война во Вьетнаме.
Здесь также много именно поэтических образов, настроения и атмосферности. Сам Кунц достаточно минималистично пишет, не особо вдаваясь в подробности, но большая образность этих текстов — их отличительная черта. Даже можно сказать, что в этом плане, как и авторы "новой волны" Кунц здесь соперничает даже с литературным мейнстримом. И некоторые рассказы имеют лишь нарочито фантастический элемент, а на самом деле их действие могло бы обойтись и без него. Как например в рассказе "Двенадцатая кровать", по атмосфере напоминающем "Пролетая над гнездом кукушки" Кена Кизи.
И всё же Кунц не был бы Кунцем, если бы его рассказы, даже фантастические, не отдавали некоторым ужасом или страхом. Пусть действие происходит в будущем, и порой на других планетах, а среди героев — роботы-убийцы или загадочные инопланетные существа, элементы хоррора здесь есть практически везде. И даже "Двенадцатая кровать" отдаёт таким реалистическим ужасом безысходности и ограниченного пространства, который помимо книги Кизи можно сравнить и с "Мизери" Стивена Кинга.
облако тэгов
Троицк: 
