Странная репутация у пушкинского "Бориса Годунова". Вроде бы и автор им гордится ("Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!"). Вроде бы все знают оттуда хотя бы пару строк (как поговорки). А пушкинского блеска нет... Высокоценимый мною Святополк-Мирский в своей "Истории русской литературы" пишет:

цитата

"Борис Годунов" — это, скорее, одна из незрелых, подготовительных работ Пушкина, менее зрелых и менее совершенных, чем многие предшествовавшие. "Борис Годунов" — трагедия искупления, но нигде Пушкин не трактует свою тему с меньшим мастерством. Иногда эта трактовка просто сентиментальна. Размер — особенно монотонная форма белого стиха — не вполне удачен. Язык несколько высокопарен и условен [...]

Если принимать ее как хронику в диалогах, для чтения, а не для театральной постановки, она мастерски написана и является первым триумфом пушкинской экономии средств.

Что делать художникам? Или рисовать исторические картинки, или попытаться наполнить персонажей Карамзина какой-то психологией, т.е. выступить бóльшим автором, чем Пушкин.

Зачем Пушкин выбрал начало Смуты для большой драмы? Хотел создать шекспировскую историческую хронику. Искал в русской истории чего-нибудь покровавее. Опыт чисто литературный. Видимо, в 1825 году, Пушкин никак не думал о каких-нибудь исторических уроках. Эпизод из непросвещённого прошлого — с какой страной не бывает? Кто ж мог знать, что в XX веке русская Смута повторится дважды?

В 1924-27 гг. русские художники-эмигранты сделали за границей три сюиты к "Борису Годунову". Помимо юбилейных дат (125 лет Пушкину и 100 лет "Борису Годунову"), их, вроде бы, должны были интересовать ассоциации с недавней русской революцией и гражданской войной. Нашло ли это отражение в иллюстрациях?

Три художника-эмигранта, две европейских страны: Масютин (Берлин, 1924), Шухаев (Париж, 1925), Зворыкин (Париж, 1927).

Был у нас в этой колонке Шухаев с "Пиковой дамой" (см.). Бывал и Масютин с изумительными иллюстрациями к "Повестям Белкина" (см., напр.) и к сказкам. Зворыкин, конечно, к сказкам бывал в паре с Билибиным, но и в паре с Масютиным выступил в "Сказке о медведихе" (см.).

Зворыкину в наши дни повезло больше всего. Неудивительно: красиво и привычно. Есть несколько переизданий его сюиты к "Борису Годунову": от "Вита Новы" в 2007 году, от "Игры слов" в 2008 году (у меня есть это издание), от "СЗКЭО" в 2022 году и др. На сайте "Gallica" выложены сканы первого парижского издания 1927 года. Эти сканы и буду использовать — хоть какая-то аутентичность.

Шухаев и Масютин не переиздавались (не считая недоступных микротиражей). Это обидно. Если все иллюстрации Шухаева в Интернете нашлись (хоть многие и плохого качества), то из сюиты Масютина удалось вытащить только половину картинок. Это вдвойне обидно.

Все художники дают на фронтисписах портрет случайного царя Бориса.

Концепции художников из этих портретов понятны.

1. Зворыкин — пышно-надрывный русский стиль, как он сформировался к 1913 году; Борис Годунов — как Николай II.

2. Шухаев — экспериментатор, открывает французской публике древнерусскую иконопись (но какой-то критик писал, что Шухаев здесь не столько имитирует, сколько пародирует этот стиль); его Борис, понятно, скорбен.

3. Масютин остался верен своему онемеченному экспрессионизму — лик его Бориса в манере средневековых гравюр страшен, как будто это европейский персонаж скорой Тридцатилетней войны.

Портрет случайного царя Димитрия на фронтисписе никто не рискнул дать (ну, раз трагедия называется "Борис Годунов"). Хотя, кто для истории более ценен: тот, кто трон упустил или тот, кто трон подхватил? А вроде бы и Пушкин оживляется, когда о Лжедмитрии пишет. Масютин где-то (может, в самом конце) портрет Димитрия даёт. Здесь известная западная гравюра почти не подверглась изменениям. И получается, что у Масютина царь Димитрий выглядит более благообразно, чем царь Борис.

Вот что хорошо у Зворыкина — так это произведённое им (у Пушкина предполагаемое) крупное членение текста на 5 частей. Хорошо у русских "мирискусников" получалось виньетки делать, наверное, и Зворыкин решил лишний раз виньеточное искусство проявить.

1) Кремлёвские палаты.

"Зять палача и сам в душе палач". Воротынский и Шуйский вводят читателя в курс дела: Борис Годунов без всяких сомнений объявляется виновным в смерти царевича Димитрия — сына Ивана Грозного. Но делать нечего: надо Годунова на царство венчать.

Понятно, почему Зворыкин пленил современных издателей: очень красиво. А ковровая дорожка какая! У нас у всех такие были. Допетровская Русь у Зворыкина предстаёт величавой. У Шухаева — плоские фигуры, залитые чистым цветом. Да кто ж его после Зворыкина оценит?

2) Красная площадь.

"Его страшит сияние престола". Первая "народная сцена". Народу сообщается, что Борис упорно отказывается от престола. Народ обеспокоен: ему нужен царь.

Повествовательная яркая картинка у Шухаева. Появляется иллюстрация Масютина — то, что происходит за кадром: Борис-претендент кривляется.

3) Девичье поле. Новодевичий монастырь.

"Борис наш царь! да здравствует Борис!" Вторая "народная сцена". Борис дал согласие венчаться на царство.

У Зворыкина — сцена тягостного ожидания ("опять несогласен?"), у Шухаева — народ на коленях, докатилась весть о согласии. На рисунке Шухаева стоящая женщина с ребёнком на руках — будто мадонна. Но вот тут пародия на иконописный стиль и сказывается: у Пушкина баба с ребёнком — персонаж комический. Ребёнок орёт, пока все в напряжении ждут известий, а потом, когда народ на коленях от радости плачет, ребёнок молчит. Баба бросает его об земь, чтобы он заплакал. Ну и два колоритных персонажа переговариваются: все плачут, надо бы им заплакать, да не могут. Луку нет, чтобы глаза потереть, "я слюной помажу". Пушкин, вводя в трагедию таких весельчаков, считал, что он следует за Шекспиром. Вот кого бы надо умным художникам рисовать.

4) Кремлёвские палаты.

"Лукавый царедворец!". Боярство выражает преданность новому царю.

Всё та же пышность у Зворыкина. Лёгкий психологизм лежит на поверхности, как и в тексте Пушкина: царь Борис озабочен, у бояр своё на уме. Шухаев эту сцену пропускает: царь да бояре — одно и то же.

1) Ночь. Келья в Чудовом монастыре.

"Ещё одно, последнее сказанье — и летопись окончена моя". Случайный персонаж — Пимен — всем запомнился. Гришку Отрепьева посетила первая мысль о самозванчестве.

Все читатели помнят эту сцену, ни один художник не может её пропустить. Лучшая, видимо, иллюстрация Шухаева, которую часто приводят в пример — здесь иконописный стиль удачно наложился на завязку человеческой драмы.

2) Палаты патриарха.

"Уж эти мне грамотеи!". Гришка сбежал из монастыря, известив всех "Буду царём на Москве". Патриарх решил не беспокоить этим царя Бориса.

Однообразный Зворыкин уже утратил прелесть первого восприятия. Шухаев кажется всё более интересным в отражении исторического духа.

3) Царские палаты.

"И мальчики кровавые в глазах". Борис жалуется сам себе, что народ его не любит.

Зворыкин эту сцену пропускает, хотя она, казалось бы, целиком в русле его концепции печального самодержца. Но, видимо, понял, что ничего кроме предыдущих дубликатов выдать не сможет. Шухаев зато всё больше и больше разворачивается: в шаблонных рамках стиля достоверное лицо Бориса впечатляет.

4) Корчма на литовской границе.

"Когда я пью, так трезвых не люблю". Знаменитая сцена, как Гришка Отрепьев читал царский указ про свою поимку. Сбежал в окно.

Художники, понятно, здесь рисуют бросок Отрепьева к окну с ножом в руке. Ещё один успех Шухаева. Удалось найти картинку Масютина. Зворыкин почему-то эту центральную сцену игнорирует.

5) Москва. Дом Шуйского.

"Латинские попы с ним заодно". До Москвы доходят вести об объявившемся в Польше самозванце. Мальчик перед застольем читает длинную молитву — предполагается, что читатель увидит какие-то параллели с убитым мальчиком-царевичем.

Всё те же бояре, но Шухаев смог найти интересный ракурс (для иконописного стиля обычный). И тему отрока подхватил.

6) Царские палаты.

"Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!". Царю Борису доносят о самозванце.

Но это ему потом доносят, и про шапку Мономаха он в конце скажет. А в начале сцены — эпизод, который художники единодушно выбрали для иллюстрирования. Царевич (сын Бориса) чертит географическую карту. Просвещение охватывает и Московскую Русь. Есть здесь интересные исторические свидетельства: Годунов отправил десяток человек учиться за границу, ни один не вернулся в Московию (в чём видится разница с Петром Первым). Лжедмитрий скоро будет проводить вестернизацию своим путём.

Заграничные сцены.

1) Дом Вишневецкого.

"Товарищи! мы выступаем завтра".

Ни Зворыкин, ни Шухаев эту сцену не проиллюстрировали. На рисунке Масютина — начало сцены, где самозванец обещает католическому священнику через пару лет обратить русский народ в католичество. Это, понятно, яркий пример изменнической сути претендента на престол. Но дальше Гришка-Димитрий принимает многочисленные делегации от русских оппозиционеров. Они-то сами прибежали. Это неприятный момент. Пушкин его не скрывает — ему важно понять, почему самозванец победил.

2) Замок воеводы Мнишка в Самборе.

"Мариною одною занят он". Лёгкое возбуждение у поляков — русский царевич увлёкся их соотечественницей.

Шухаев продолжает игнорировать польские сцены. Зворыкин и Масютин рисуют Марину Мнишек в неприглядном виде.

3) Ночь. Сад. Фонтан.

"Я слышу речь не мальчика, но мужа". Знаменитая сцена у фонтана: диалог Димитрия и Марины. Димитрий влюблён, Марина хочет на русский престол.

Эту сцену художники пропустить не могут (наверняка, и у Масютина она была). У Зворыкина первый раз появляется самозванец — и то на коленях, полуобернувшись.

4) Граница литовская.

"Я Литву позвал на Русь". Войско Димитрия переходит границу. Курбский (сын того самого Курбского — оппонента Ивана Грозного) радуется возвращению на родину.

Зворыкин не скрывает, что войско Димитрия состоит из русских мужиков.

5) Царская Дума.

"Его в Москву мы привезем, как зверя". Приближенные уверяют царя Бориса в скорой победе.

Некая живость появляется в рисунках Зворыкина — царь Борис почти безумен. Захватил художника пушкинский текст, не смог Зворыкин выдержать верноподданическую концепцию до конца.

1) Равнина близ Новгорода-Северского.

"Куда? куда? Allons... пошоль назад!". Иностранные военные советники в русском войске царя Бориса. Не помогло. Первая победа Димитрия: "Ударить отбой! мы победили. Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!". Красивый жест — Пушкин пытается быть объективным.

Сцена важная и события интересные. Художники могут что-то новое нарисовать. Но иллюстраций нет.

2) Площадь перед собором в Москве.

"Николку маленькие дети обижают... Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича". Юродивый и царь. Эта сцена глубоко врезалась в память читателям.

Нигде ярче не проявилась разница между Зворыкиным и Шухаевым, чем в рисунках к этой сцене.

3) Севск.

"Ты-дескать (будь не во гнев) и вор, а молодец". Димитрий допрашивает пленного. В Москве паника и ужасы. Пушкин показывает преимущества самозванца: открытый, энергичный, либеральный. Это объяснение первоначального успеха Димитрия и первоначального ослепления народа.

У Шухаева этих настроений не видно (рамки стиля не позволяют).

4) Лес.

"Хранит его конечно провиденье". В этой битве Димитрий потерпел поражение. Здесь немецкие наёмники хорошо сражались за царя Бориса.

Шухаев вносит некоторое разнообразие, помещая на рисунке павшего под Димитрием коня, о котором он скорбит больше, чем о разбитом войске и о павшем Курбском. Пушкин в этой сцене откровенно любуется самозванцем.

5) Москва. Царские палаты.

"Всё кончено — глаза мои темнеют". Внезапная смерть царя Бориса.

а) Очень масютинская иллюстрация: с завихрениями.

б) Иллюстрация Шухаева, не попавшая в основную сюиту. Композиция очень похожа на масютинскую. Видимо, поэтому Шухаев отказался от этого варианта. Жаль, отработка одной композиции разными средствами — вполне в духе предчувствуемого постмодернизма.

в) Шухаев выбрал для книги статичную иллюстрацию. Но лицо у живого Бориса — уже как у трупа.

6) Ставка.

"Но знаешь ли чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,

А мнением; да! мнением народным".

Пушкин (предок автора), прибывший от Димитрия, склоняет на свою сторону Басманова — предводителя русского войска царя Фёдора (наследника умершего Бориса). Вот оно что! Наш Пушкин, объясняя успех самозванца, оправдывает и своих предков. Было бы кого — гений Пушкин благодаря африканской крови проявился. Эфиоп. А гляди, как обрусел.

Ограниченность выбранных Шухаевым средств — бесконечные повторы.

7) Лобное место.

"Ступай! вязать Борисова щенка!". Ещё одна народная сцена. Пушкин (предок автора) уже в Москве и склонил народ на свою сторону.

Однообразные красоты Зворыкина.

8) Кремль. Дом борисов. Стража у крыльца.

"Народ безмолвствует".

И Зворыкин, и Шухаев выбрали начало сцены: нищий просит милостыню у запертых в тереме взрослых детей Годунова. Через несколько минут их убьют. Нищий будет жить дальше.

Пополнение сведений об иллюстрированных изданиях пушкинской "Сказки о золотом петушке". Две ранне-советские книги, чьи сканы обнаружились в Российской электронной библиотеке, и одна современная, упущенная в своё время, но найденная в букинистике.

Удивительно мало издавали в СССР в 1920-е гг. иллюстрированного Пушкина: каталог-справочник упоминает (если без переизданий) в 1921-1923 гг. по три книжки, в 1924-1925 и в 1927 гг. по одной книжке (в 1926 г. — нуль). За границей издавали красивые (часто даже библиофильские) книги — и эмигранты, и советские граждане (Конашевич, например, в Берлине "Сказку о рыбаке и рыбке" в 1924 году выпустил). В СССР в это время был расцвет детской книжки-картинки, но те прославленные книги отражали современные запросы: Чуковский, Маршак, но не Пушкин.

Так что скромное (даже имя художника не выставили) издание "Сказки о золотом петушке" 1927 года вызывает определённый интерес. Рубленные линии, грубый рисунок, две краски — массовое издание.

Библиографическое описание этого издания (раскрыт инициал художника):

И другая книга — шедевр книгоиздания 1937 года. Это книга издательства Academia из легендарной серии отдельных иллюстрированных сказок Пушкина, сделанных палехскими мастерами. Переплёт простой:

А уж на многокрасочном фронтисписе — деревья как гигантские травы, горы как кучи строительного мусора. Это Палех (художник — ещё настоящий артельщик-иконописец И.Вакуров).

Заманчиво сравнить две несравнимые сюиты.

Общее у иллюстраций — множество мелких деталей. Но при двухцветной печати в 1927 году эти детали сливаются, скрывают центральных персонажей, а при полноцветной печати в 1937 году создают роскошный ковёр, будто на миниатюрах в средневековых рукописных книгах. Палехская живопись и есть средневековая по своей технике. Но и навыки живописи XX века получили воплощение: лица на палехской миниатюре с богатой мимикой, направление — сатирическое. Думаю, сами палехские живописцы с удовольствием работали, получив возможность отойти от иконописного канона.

Чувствуется композиционное мастерство рядовых современных графиков и ограниченность канона палехских мастеров. Но сравнивать это всё ещё бессмысленно — графика Воробьёва из 1927 года кажется топорной при сравнении с изысками Вакурова из 1937 года.

Укрупнение фигур сильно улучшило восприятие рисунка 1927 года. Палехская миниатюра 1937 года всё так же очаровывает.

И вот укрупнение фигур на картинке 1927 года перешло в качество — какие яркие образы шамаханской девицы и царя, чистые типажи последних лет НЭПа. А новизна палехских приёмов уже померкла.

Последняя сцена — как первая: рябит в глазах от рисунка 1927 года и отдыхает взгляд на рисунке 1937 года.

Грубоватые рисунки Воробьёва 1927 года более отвечают нашим представлениям о революционном авангардизме. А в 1937 году трансформация палехской иконописи в светскую иллюстрацию — это идея при всей революционности формы очень консервативна по содержанию. Предвестник большого сталинского послевоенного стиля. А так-то ведь это и был опыт легализации маргинализированного (в советских условиях) направления.

Книга с тремя сказками издательства "Абрикобукс" 2016 года. Художница — Н.Орлова, но, конечно, не та Н.Орлова, которая рисовала советские книжки с 1960-х гг. (см.).

Приятный орнамент на переплёте и шмуцтитуле. Хорошая техника, напомнившая мне вынужденный стиль Мавриной конца 1940-х гг.

Приятные портреты главных героев. Характеры не раскрыты и, скорее, даже идеализированы, но кто ж не составил собственного представления об этих характерах?

Представляю себе эти иллюстрации как попытку переосмыслить современный гламурный стиль.

Бывают книги, шансы подержать которые в руках ничтожно малы. Более того, увидеть картинки из таких книг нереально. В наш цифровой век помогает счастливый случай. Сегодня — редчайшее издание "Пиковой дамы" и недоступные в России издания "Евгения Онегина", с которыми посчастливилось ознакомиться благодаря Сети.

Вот библиографическое описание одной "Пиковой дамы" из каталога-справочника иллюстрированной пушкинианы. Рига. 1969 год. Художник А.Юпатов. 25 экземпляров.

Все экземпляры, видимо, с автографами художника.

Книжка, конечно, редкая. На аукционах за неё запрашивают 150 тыс. рублей. За сколько покупают — не знаю.

Вот на этом сайте аукциона — https://www.rusbibliophile.ru/Book/Pushki... — есть информативная аннотация издания:

цитата

Иллюстрации к «Пиковой даме» — редкий пример работ А.Юпатова, выполненных в цвете. Тушь накладывалась при помощи тонкого пера, образуя рисунок из мельчайших точек. Чем больше точек было нанесено, тем темнее и насыщеннее выглядел конкретный фрагмент рисунка. Для печати он переносился на цинковую пластину, протравливался кислотой и с полученного клише печатался на бумагу. Эта тяжелая и кропотливая работа позволяла добиваться удивительного по восприятию изображения результата — широкой линейки тоновых нюансов от намеков обозначенных полутонов и деталей до густых теней.

Становится понятно, что ценность этой "Пиковой дамы" определяется не только микроскопическим тиражом.

На сайте аукциона показаны 6 из 9 страничных иллюстраций. Ну пусть хотя бы так. Сейчас только благодаря этому сайту можно увидеть бóльшую часть страничных иллюстраций. И даже бóльшую часть сюжета можно восстановить.

1) Молодая графиня в Версале (XVIII век) получает секрет трёх карт

2) Раздевание старой графини перед сном.

3) Германн выпытывает у графини секрет трёх карт

4) Германн и Лиза. Крушение надежд для обоих

5) Игра Германна

6) Германн в сумасшедшем доме

Вот пример нескольких разворотов с сайта другого аукциона:

Необычная техника иллюстраций. Из-за ручной обработки клише что-то общее есть с русскими зарубежными экспериментальными иллюстрациями 1920-х гг. А цвета на картинках Юпатова кислотные в прямом смысле — его пластины кислотой по технологии протравливались.

По содержанию: Германн озверевший, графиня уродлива. Ну что ж, в 1960-е гг. бок-о-бок с лирической контурной графикой присутствовал и "суровый стиль".

P.S.

Пытаясь найти побольше юпатовских иллюстраций, я на всякий случай забил в поисковик латышское написание "Пиковой дамы". Юпатова не нашёл, но на сайте аукциона всплыло довоенное издание на латышском языке с иллюстрациями неизвестного художника: A. Puškins, "Pīķa dāma", 1937, Zelta ābele, Riga, 126 pages, dust-cover, 6 illustrations on separate pages

Несколько снимков этого давнего лота:

"Евгений Онегин" в иллюстрациях чешских художников стал доступен благодаря уважаемому Ivan Novak, который продолжает выкладывать в своём ЖЖ книжные редкости. На сканах прекрасного качества — полный комплект иллюстраций к изданиям "Онегина" 1927 г. и 1966 г.

1) Издание 1927 года.

Евгений Онегин.[ Evgen Oněgin. Roman ve veršich] . Перевод Вацлава Ченка Бендла. Прага: Е.К. Розендорф, 1927., 149 стр., 24,5x16,5 см. Обложка , титульный лист, заставки и 8 целостраничных иллюстраций Йозефа Венига. Все страничные иллюстрации приведены здесь: https://ivannovak10.livejournal.com/13143...

Об этом издании ничего не знал наш самый информированный довоенный источник. В "пушкинском" томе "Литературного наследства" (№ 16-18, 1934 г.) П.Эттингер пишет, что ему известно только изданное до Первой мировой войны в Праге издание "Онегина" с иллюстрациями О.Штафля (Stafl) и замечает что это довоенное пражское издание "остаётся единственным до сих пор опытом иностранного художника иллюстрировать "Евгений Онегина". Так что чехословацкое издание 1927 года — настоящая находка для нашей пушкинистики.

Всегда странно видеть Онегина глазами иностранных художников. Даже и чешские художники — "Двенадцать" Блока они с интересом и воодушевлением интерпретируют (см. у Ivan Novak в его ЖЖ: тут и тут), а на "Онегина" реагируют с вежливым недоумением. Ну, правильно, в "Двенадцати" — бездны русской души, а в "Онегине" — заурядный подонок. Оказывается, мы в "Онегине" любим форму, а иностранцы (даже славяне) музыку стиха не воспринимают и видят только сюжетную схему без прикрас. Сдержанно рисуют иностранцы "Онегина", в лучшем случае (как в довоенной русофильской Чехословакии) из-за уважения к уважению русских.

Технически иллюстрации чешского художника совершенны. Й.Вениг, может и не ведущий график своего времени, но точно из той школы прекрасных чешских рисовальщиков, которых для нас сейчас открывает уважаемый Edred. В "Онегине" Й.Вениг делает тонкую стилизацию под гравюру на металле — как в пушкинскую эпоху делались иллюстрации. Вот только картинки всё равно западные получились — не было тогда в России таких искусных рисовальщиков и гравёров книжной иллюстрации.

2) Издание 1966 года

Евгений Онегин.[ Evgen Oněgin. Roman ve veršich] . Перевод Ольги Машковой. Прага: Свет совету, 1966.,248 стр., 17x11 см.Обложка , форзацы, титульный лист и 8 целостраничных иллюстраций Йиржи Шаламоуна. Все страничные иллюстрации приведены здесь: https://ivannovak10.livejournal.com/13388....

А вот здесь иллюстрации делал выдающийся художник. Он не стал вживаться в русскую шкуру, он не дал ни одного портрета, но создал что-то по-настоящему адекватное журчанию онегинского стиха.

Когда-то я показывал образцы восточно-европейских иллюстраций из ужасного издания от "Белого города" (https://fantlab.ru/blogarticle54121). Были там и несколько потерявшихся в общем массиве иллюстраций к "Онегину" в виде игральных карт. Я их отметил для себя. И вот они — эти иллюстрации в цвете и без искажений!

Это шмуцтитулы к онегинским главам (с эпиграфами). Всё то, за что мы все любим графику 1960-х гг. — лёгкая, ироничная, символичная. Но это всё-таки западная графика — есть в ней и гонимый у нас "абстракционизьм".

С большим чувством юмора и пониманием текста рисует Й.Шаламоун квинтэссенцию каждой главы. Номер главы даётся декоративными элементами — всякий раз разными и связанными с темой главы, а потом собственно линеарный рисунок, который тоже содержит ключ к главе. Огромное удовольствие разглядывать эти рисунки и разгадывать символы. Акценты восприятия сюжета могут быть неожиданны для нас. Вот Глава четвёртая. Для нас главное в ней — нравоучения, которые Онегин читает Татьяне. Шаламоун же рисует бокалы — это вторая половина главы, где Онегин беседует с Ленским за обедом, а Пушкин поёт гимны шампанскому и бордо. А на основном рисунке — разухабистый конь. Конь в этой главе тоже упоминается ("Скакать верхом в степи суровой? // Но конь, притупленной подковой // Неверный зацепляя лед, // Того и жди, что упадет"). Но, может быть, это образ разухабистого Онегина (и разухабистого Пушкина: "Чем меньше женщину мы любим...").

P.S.

Художник Й.Шаламоун нежно любим целым поколением советских детей (хотя они не запомнили этого имени). Он нарисовал мультик "Максипёс Фик". Сейчас рисунки изданы у нас в виде комикса (см.). Такой художник, конечно, имеет право на собственную интерпретацию "Евгения Онегина".