Пушкинский "Гробовщик" в советских изданиях 1970-х гг. Иллюстраций к "Повестям Белкина" в этот период было, вроде бы, много (после молчания в 1960-е гг.). Но по большей части книги выходили в провинциальных издательствах. Несмотря на большие художественные достоинства изданий (были среди них и премированные), доступ широкой аудитории к ним был ограничен. Но влияет ли широкий доступ на развитие искусства? Может, гораздо важнее мнение профессиональных критиков? В Семидесятых проявились новые формы книжной графики: она стала более спокойной после минимализма и лаконизма поры "оттепели". Для нас продолжает оставаться интрига не в форме, а в содержании: как определились художники с основной идеей "Гробовщика"? Появились ли, наконец, на рисунках ожившие мертвецы?

Маленькая книжка, изданная на Алтае. У меня второе издание. Первое издание было в 1969 году. За все Шестидесятые это был единственный новый цикл иллюстраций к "Повестям Белкина". Но по стилистике это уже всё равно было следующее десятилетие.

По одной илллюстрации к каждой повести на шмуцтитулах.

Излюбленная тема: Адриян распивает чаи на фоне гробов. Это сочетание несочетаемого, конечно, входит в пушкинский замысел. Видения оживших мертвецов выступают только издержками профессии Адрияна. В выборе эпизода для единственной иллюстрации художники разрываются между внешне эффектной картинкой со скелетами и содержанием повести, в общем-то психологически увлекательной и без скелетов.

В общем, пока оживших мертвецов нет.

Ещё одна небольшая книжка, изданная в Куйбышеве (Самаре).

Здесь по две иллюстрации к каждой повести. По технике и композиции картинки совсем простые.

Маловыразительное застолье.

А вот и скелеты появились.

Киевское издание 1977 года.

По две иллюстрации к каждой повести в технике силуэта.

Оксюморон, с которого повесть резко начинается: переезд на похоронных дрогах. Художник поместил сюда и будочника с алебардой — "русского чиновника" Юрко.

И здесь имеется сценка с ожившими мертвецами. Эффектно скелеты в технике чёрно-белого силуэта смотрятся.

Книжка, изданная в Горьком (Нижний Новгород) в 1977 году. Хм, как много в год шестидесятилетия Октября вышло отдельных изданий "Повестей Белкина" на переферии. И ожившие мертвецы в книжках замелькали.

Книга, отмеченная дипломом на всесоюзном конкурсе искусства книги.

Диплом получен по заслугам. Соединил художник Смирнов два плана "Гробовщика": изобразил на одном развороте резкий переход Адрияна из бытовой плоскости (вечеринка у немца-соседа) в мистическую (вечеринка с ожившими мертвецами).

Главное, что ожившие мертвецы и в этом издании имеются.

Гениальный график П.Бунин опубликовал в Семидесятых только одну иллюстрацию к "Гробовщику", а развёрнутый цикл представил в конце XX века.

Это книга "Болдинская осень" (1974) и альбом "Гениальный сын России" (1998). Но стилистика одна, нельзя даже исключить, что все иллюстрации были готовы к 1974 году. Поэтому посмотрим все картинки как продукт Семидесятых.

В 1974 г. опубликована была излюбленная многими художниками сцена из "бытовой" плоскости првести: Адриян пьёт чай. В 1998 г. опубликован вариант с небольшими отличиями.

Художник гробов на заднем плане не рисует. Но наконец-то дан настоящий портрет Адрияна — обидчивый угрюмый буян. Бунин, конечно, выбрал для единственной иллюстрации в 1974 году психологическую зарисовку.

Адриян с дочерьми идёт в гости. Всё очень схематично, но какая техника! Мы отчётливо видим, как прохожий офицер перекидывается взглядом с одной из дочек гробовщика.

Ну вот и ожившие мертвецы (которых зрители в 1974 году не дождались). Живее всех Адриян со своей пьяной рожей — художник выдерживает психологический тип главного героя до конца.

В 1970-е гг. ожившие мертвецы заняли в иллюстрациях к "Гробовщику" принадлежащее им место, но и бытовая плоскость повести подверглась глубокой разработке.

Сегодня издания "Гробовщика" с иллюстрациями художников послевоенной сталинской эпохи. Заграничных изданий уже нет — только советские книги.

Художник Д.Шмаринов после войны на несколько десятилетий захватил тему "Повестей Белкина" в массовых изданиях. Трёхтомник 1949 года и большой том "Избранного" 1959 года (страничных иллюстраций к "Гробовщику" нет). В "Избранном" 1959 года повторены рисунки из трёхтомника 1949 года.

Отдельные издания "Повестей Белкина" (со страничными иллюстрациями): первый вариант 1946 года; второй вариант 1977 года. Имеются отличия (для "Гробовщика" незначительные). Поскольку концепция циклов иллюстраций не изменилась, даю картинки 1977 года как варианты картинок 1940-х гг.

В сборниках 1949 г. и 1959 г. была только заставка с похоронными дрогами. Качество воспроизведения плохое в обоих изданиях, но в "Избранном" чуть почётче — поэтому картинку даю из более позднего издания. В 1977 году Шмаринов сделал заставку более схематичной, избавившись от мелких деталей.

Страничные иллюстрации к "Гробовщику" были только в отдельных изданиях "Повестей Белкина". Через 30 лет Шмаринов полностью сохранил композицию встречи Адрияна с ожившими мертвецами, но внёс некоторые изменения в положения рук, поворот голов и т.п.

Пермское издание 1949 года. Иллюстрации — силуэты на шмуцтитуле.

Пушкин кратко, но ехидно описывал выход в свет семейства гробовщика (пройдясь по вкусам дочек Адрияна). Ну и художники любили эту тему. Правдин сделал сатирический рисунок вполне в соответствии с пушкинским настроем (хотя нарисованые фасоны одежды относятся к позднейшему времени, чуть ли не к чеховскому).

Издание 1947 года (Ленинград). К "Гробовщику" две страничных иллюстрации.

Адриян сначала, по приезду на новое место жительства, пьёт чай один, пока сосед Шульц не заглядывает к нему. Частые чаепития — важная для Пушкина черта мещанского московского быта: в конце повести прочухавшийся Адриян первым делом велит подавать чай. Художники тоже охотно отражают чаёвничанье Адрияна, в том числе и в одиночку. Но они в окружающей обстановке гробы изображают (и Пушкин это подчёркивает). Веселов лишает сцену и этого колорита: просто сидит мещанин и пьёт чай.

И здесь тоже нет колорита: фигуры даны издалека, посмеяться над модами семейства гробовщика не получается (хотя видно, что фасоны платьев именно из 1817 года).

Мало того, что эти иллюстрации кульминацию с ожившими мертвецами не отражают, так они ещё и остальные эпизоды выхолощенными подают. Типовые картинки, которые подойдут и к Тургеневу, и к Островскому...

Иллюстрации Ванециана: первое издание 1950 года (подарочное, большого формата, рисунки вклеены вручную).

Второе издание было в 2018 году в сборнике издательства "Речь" (его я не рассматриваю, поскольку убедился, что иллюстрации были не с подлинников, а просто компьютерная обработка сканов из издания 1950 года, не давшая принципиального повышения качества).

Стандартная сцена переезда гробовщика на новое место собственными силами.

Никаких скелетов. Но чаепитие с Шульцем — это по мотивам пушкинского рисунка (Шульц пухленький) и рядом с крышкой гроба. Будем считать тему раскрытой.

Интересная ситуация складывается с иллюстрированием "Гробовщика". Понятно ведь, что ядро повести — встреча с ожившими мертвецами (правда, Пушкин очень долго к этому ядру подводит, но это композиционный приём такой: спокойно течёт бытовая повесть и вдруг резко сменяется готическим рассказом, который сам стремительно заканчивается возвратом к реализму).

В довоенной графике эмигранты за границей смаковали изображения скелетов и оживших мертвецов, а советские художники (из числа изданных) старались найти в "Гробовщике" иные темы. Причём им, видимо, никто ничего не запрещал, они сами стеснялись за Пушкина, что он выбрал такую несерьёзную тему. То ли дело идеологически выдержанные зарисовки нравов старой Москвы!

В Сороковые послевоенные годы эта тенденция сохранилась. Ожившими мертвецами баловали только ребятишек. Как до войны скелеты присутствовали в детской книжке 1936 года (художник-эмигрант Зарецкий), так и после войны скелеты объявились тоже в детгизовском издании (художник Шмаринов) и потом безальтернативно тиражировались несколько десятилетий.

Но применительно к Сороковым годам нельзя не заметить, что иллюстрации стали поскучнее (даже несмотря на яркие краски). Творческие замыслы выглядят скованными и унылыми по сравнению даже с довоенным временем. И это касалось даже очень хороших рисовальщиков, таких как Шмаринов. Вот красноречивый пример. В альбоме "Пушкин в русской и советской иллюстрации" (1987) на один разворот попали довоенная и послевоенная иллюстрации с одним сюжетом.

Слева — линогравюра (художница Котляревская, 1937 год), которая не была широко известна (книга на украинском языке), справа — растиражированная иллюстрация Шмаринова (1973 год, но это то же самое, что 1946 год). Композиция почти одинакова, поэтому очень хорошо видно, насколько довоенная картинка энергичнее.

После пресноватых поздне-советских изданий "Двенадцати" большим сюрпризом было обнаружить сюиту немецкого художника тех же времён (Leipzig: Verlag Philipp Reclam jun., 1977). Художник, понятно, из братской ГДР: Рольф Мюнцнер — Rolf  Münzner.

Издание билингва (кроме послесловия, которое написал некий Fritz Mierau). Указано на 5 трафаретных (schablonenhaften) рисунков. Фактически — 7 рисунков (+два на обложке). Сведений о Рольфе Мюнцнере я не нашёл никаких (как и других примеров его творчества). На Фантлабе художника нет. Книги на Фантлабе тоже нет (подал заявку).

Очень свежий взгляд на поэму Блока. Очень немецкий — видимо, художник учитывал время создания поэмы и иллюстрации делал в стиле рубежа 1910-1920-х гг., но в стиле, естественном для тогдашней Германии: экспрессия зашкаливает.

Издание не очень редкое, стоит у букинистов недорого. Но в Интернете не освещено. Поэтому посмотрим все семь страничных иллюстраций. Концепция сюиты у художника чёткая: ветер и сорванные маски (обозначение этой концепции совпадает с заглавием послесловия "Sturmgesang und Maskenspiel" — "Штормовое пение и игра масок" (если литературно, то "Песня ветра и маскарад"). Песня ветра у Блока в "Двенадцати" точно есть. Маски — один из сквозных блоковских образов, но совсем из другой жизни (цикл знаменитый имеется "Снежная маска" 1907 года). Но для немцев пропасть между до- и послереволюционным Блоком не видна (может, они и правы).

Христос уже на лицевой стороне обложки — для немца, даже социалистического, здесь нет проблем. "Чёрный вечер, белый снег" — техника художником такая выбрана (видимо, иглой посуху), что эта тема во всём цикле неукоснительно проходит. "Ветер, ветер на всём божьем свете!" — более ветряной сюиты к "Двенадцати" не существует. На задней стороне обложки можно заметить двух девиц в платьицах времён 1970-х гг. — это собственный вклад художника в прочтение поэмы (тема будет им развита). Ну и сорванные маски летят, согласно художественной концепции немецкого иллюстратора.

Эта иллюстрация относится к самому началу поэмы. Есть некоторые блоковские персонажи ("товарищ поп", например). Но вот опять у художника девицы в современных сапогах (а вычурные головные уборы и юбки-макси — так это как раз к 1977 году мода на ретро подошла). Девицы агрессивно-вульгарны и развратны. А ведь у Блока в начале поэмы только безвредные барышни из прошлого мира, которые в этом месте щебечут, да ещё на льду растягиваются. А у немецкого художника? Наверное, он решил провести параллели с социалистической современностью и на злобу дня сотворил качественно исполненный памфлет: родимые пятна капитализма, бездуховное мещанство и т.п. (очень по-советски). Получилось стильно, гротескно, но всё же чересчур пафосно.

Патруль пробивается сквозь толпу мертвецов-представителей старого мира, навстречу ветру — а ветер срывает с мертвецов маски. Опять много аллегории и пафоса, но технически сделано очень стильно. У Блока такая тема тоже есть ("Как тяжко мертвецу среди живых..."), но эта тема снова из другой безвозвратной жизни.

Сильная картинка — тема смерти всех иллюстраторов заставляет задуматься.

Истории Катьки немецкий художник не дал — но изображений блудниц он уже и так дал предостаточно. По поводу же мертвой Катьки можно только подтвердить общее место, насколько по-разному воспринимается смерть в русской и западной культуре. У немецкого художника, глядя на убитую Катьку, чувствуешь и макабрические пляски, и мотив некрофильства... Наш Анненкков в 1918 году подходил к подобной трактовке — но он и был европейски ориентированным художником.

Очень много православных церквей на заднем плане — наверное, чтобы не спутали русского бездомного шелудивого пса с немецким. А пёс-то в ошейнике...

Тема, которую советские художники конфузливо замалчивали, немец развернул в полную меру. Ничего мистического нет в немецком Христе (какой-то это не православный Христос).

Иллюстрации поэме адекватны. Сочетание блоковского текста 1918 года и немецкой графики, стилизованной под 1920-е гг., очень удачное: много общего было у советской (до-сталинской) России и веймарской (до-гитлеровской) Германии. Тогда совпала энергетика у русских и немцев, выключенных из числа великих держав.

С удивлением обнаружил большое сходство первых иллюстраций Анненкова (1918 г.) и рассмотренных сегодня стилизованных иллюстраций Р.Мюнцнера (1977 г.). Анненков — для России художник оригинальный, но в мировом масштабе, видать, не такой уж и самобытный. Б.Диодоров в этом смысле, наверное, более самобытен.

Давайте всё-таки посмотрим рядышком три иллюстрации упомянутых художников на одну тему. Мёртвая Катька: западно-ориентированный русский художник — немецкий (ГДР) художник — русский советский художник.

После повального иллюстрирования поэмы Блока "Двенадцать" в 1920-е гг., в СССР наступил долгий перерыв (есть сведения о заграничном иллюстрированном издании 1947 года). Где-то к 1967 году (к пятидесятилетнему юбилею Советской власти) началось осмысленное восприятие Революции уже со стороны (очевидцы уходили). Понятно, что вместо одного мифа рождался другой. Снова появились иллюстрированные советские издания.

Это подарочное издание к 60-летию Октябрьской революции (М.: Современник, 1977). Художник Б.Диодоров — один из величайших советских графиков-иллюстраторов. На Фантлабе представлен (https://fantlab.ru/art280). Книги на Фантлабе нет (подал заявку). С Диодоровым мы встречались по поводу сказов Бажова (тут и тут).

Какой портрет Блока! Диодоров большой мастер: вроде бы, это Блок времён "Снежной маски", но как-то верится, что и времён "Двенадцати" тоже (если принять романтическую трактовку первых дней Революции).

Но всё же это в Шестидесятые ещё была сильна романтическая нотка ("комиссары в пыльных шлемах"). В Семидесятые больше стали клониться в интеллигентскую рефлексию (подтягивать тёмную массу времён революции до собственного уровня). Ну и классовая ненависть поутихла. Вот, например, у Диодорова на отдельной иллюстрации пёс изображён — образ старого мира. Жалко очень такую-то псину.

В Двадцатые образы красногвардейцев (особенно для художников-эмигрантов) были предопределены: бандиты, "пропала Россия" и т.п. У самого Блока, возможно, эти чувства и прорывались. Для советских художников в юбилейных изданиях такие трактовки были, понятно, исключены. Патруль у них достоин того, чтобы его Христос возглавил — сплошь праведники и "светлые лица".

Пройдёмся по нашим узловым точкам.

Очень эффектно. Необыкновенная техника, как это часто у Диодорова бывало: эксперименты с гравюрой на металле.

Диодоров не стал рисовать Катьку с офицерами, как это делали иллюстраторы 1920-х гг. Кто-то с ней из нуворишей, поднявшихся на Войне и Февральской революции.

Сильная иллюстрация. И лицо у мёртвой Катьки другое — не такое, как предыдущей картинке. Уже и не толстоморденькая.

Даже не надейтесь! В юбилейный год — о грабежах? К седьмой главке иллюстраций вообще нет. Хотя могли бы, наверное, придумать что-нибудь, ведь прямо о том, что грабежи будут производить красногвардейцы в тексте не говорится. Можно было бы, например, представить дело так, что патруль не участвует, а противодействует грабежам. Хорошо, что художника и редакторов чувство меры не подвело.

Буржуй уже не такой противный — нормальный образованный специалист. Конечно, он в очках и шляпе, но может, даже сотрудничать с Советской властью будет. И пса откормим...

Христа ещё нет на картинке — но представить его можно. Красное знамя вьётся, а где знамя — там и Христос у Блока. Христос будто за рамкой картины, со стороны зрителя оглядывается на своих Двенадцать.

Продолжаем обзор книг и художников, уже знакомых по "Выстрелу". Сегодня — "Метель" и 1970-е гг.

У алтайского художника Туманова в распоряжении был только шмуцтитул. Он для представления "Метели" выбрал сцену в церкви, когда Маша падает в обморок, поскольку осознаёт ошибку: её мужем стал незнакомый человек. Многие художники в этой сцене показывают ещё и убегающего Бурмина. Но на этой картинке Бурмин сохраняет уверенное спокойствие.

У куйбышевского художника Коновалова было побольше возможностей: две иллюстрации на всю повесть. Он избирает героем для иллюстрирования Машу. На первой иллюстрации она пишет прощальные письма подруге и родителям перед побегом, а на второй — уходит в метель. Маша сказала — Маша сделала. Сильная женщина.

Киевский художник Дозорец, работавший в этой книге в технике силуэта, выбрал для иллюстрирования линию Бурмина: вот он убегает из церкви, аки заяц, а вот он — само благородство, когда объясняется с Машей.

Нижегородский художник Смирнов. Заставка к эпиграфу. Здесь метель. Но на первом плане — горящая свеча.

Смирнов выбрал нестандартную концепцию для "Метели". У него главный герой — Владимир.

Сначала Владимир в семействе Маши — стоит, гордо хмурясь и глядя на потенциальную тёщу (а Маша в это время в дальнем углу с женихами сидит — вся такая напыщенная, тоже гордится, наверное).

Потом Владимир пешком упирается в стену метели — сильный образ (вот так и при Бородино пойдёт пехотный прапорщик против свинцового ветра).

А вот финал повести: мы из окна смотрим в сад, где какой-то гусар коленопреклоненный перед какой-то барышней. А на столике -потухшие свечи...

Иллюстрации — это как тизер книги (дразнилка, намекающая на содержание). Я вот и в детстве, и сейчас сначала просматриваю картинки, потом читать начинаю. И о чём же повесть "Метель", исходя из этих иллюстраций-тизера? О том как сильный духом Владимир борется с судьбой, и о незначительных персонажах (Маша, Бурмин), которых мы видим издалека.

У московского художника П.Бунина иллюстраций к "Метели", разбросанных по разным книгам, поменьше, чем к "Выстрелу". Цикл не сложился. Главный герой — Маша.

Но Бунин, пока что единственный из всех рассмотренных художников, отразил пушкинскую тему Войны 1812 года. Восторженный абзац про возвращение русских войск из-за границы нашёл отклик у Бунина — такого же, как и Пушкин, восторженного певца войны.

Бунин в издании 1974 года, одновременно с Коноваловым из Куйбышева, даёт образ Маши в момент написания ею писем к подруге и родителям. Тут Маша предстаёт серьёзной женщиной: верится, что она возьмёт на себя управление семейным имением после смерти отца (как и произошло при встрече с Бурминым после войны).

А дальше — ни метели, ни Владимира, сразу финальная сцена. Два варианта — ранний и поздний — очень похожие, но разные: Бунин добивается большей точности в этой сцене со стремительным броском Бурмина к ногам Маши (хотя стремительность — именно в раннем варианте)

Художник Носков по-своему проиллюстрировал текст издания "Болдинская осень". По одной гравюре к каждой повести. К "Метели" — метель. Стихия средствами ксилографии.

UPD/05.10.2020

Художник И.Бруни. В иллюстрированной пушкиниане был известен только рисунками к "Сказке о мёртвой царевне". И вдруг внезапно обнаружилось, что в энциклопедии-справочнике С.В. Чистобаева Художники детской книги СССР. 1945-1991. Т. 2. «Б» на стр. 790-791 помещены несколько иллюстраций Бруни к "Метели" и "Барышне-крестьянке". Настоящее открытие!