Продолжаю всматриваться в орнамент на ксилографиях Фаворского к "Борису Годунову" (начало — тут).

В третью часть трагедии Фаворский включил две сцены, объединённые дошедшим до Москвы известием о воскрешении царевича Димитрия.

1) Шуйский вон на малых иллюстрациях опять мутит воду. Что за человек!

2) Вот любимая всеми иллюстраторами сцена: Борис с детьми, наследник Фёдор занимается науками. У Фаворского здесь внимание не на проблески вестернизации Руси, а на личную драму: у Ксении — дочери Бориса — умер жених (Борис перед тем жаловался: всё к одному).

Орнамент понизу страничной иллюстрации: изящные, но хрупкие ростки без листочков.

3) Орнамент концовки: крупный резной лист с переплёта (видимо, олицетворение Бориса Годунова) и слабый росток с картины семейной сцены (олицетворение борисовых детей).

1) Фаворский уделяет очень много внимания польским сценам, начиная с заставки. Самозванец за границей получил признание. Для русского читателя второй половины XX века это приговор герою. Но Фаворский не выпячивает иностранную поддержку Самозванца: в соответствии с пушкинским текстом и историческими свидетельствами вокруг него вьются русские люди.

Но русские люди у Фаворского смущены, с потупленными взорами — вроде как неудобно им, будто бы понимают, что их используют (на самом деле, перебегали к Димитрию искренне, иностранной помощью не гнушались — казалось, что это чисто династические игры).

2) Польские магнаты в эйфории: объединение славянства состоится под их эгидой.

3) И вот центральная сцена: Фаворский рисует вдохновенного Димитрия, лицо которого даже стало красивым. Довела его-таки Марина: "Тень Грозного меня усыновила!". Марина — истинный делатель королей. Но её Фаворский рисует без восторга: жеманная кукла.

Как сам Фаворский пишет, орнамент, сопровождающий сцену у фонтана — "легкомысленный, польский".

4) Концовка: сабля и легкомысленные польские тюльпанчики. Влюблённый и воодушевлённый Димитрий.

Сцены, объединенные Фаворским в отдельную часть — это триумф самозванца: продвижение его по русской земле с боями, публичные обвинения Борису, смерть Бориса.

1) Заставка и одна из малых иллюстраций в тексте посвящены кремлёвским сценам. Они повествовательны у Пушкина, статичны у иллюстраторов.

2) Француз пытается заставить драться русские правительственные войска. Русские правительственные войска его не понимают.

3) Юродивый на площади бросает царю обвинение в убийстве ребёнка-царевича. Все изображены мощно: и сам юродивый, и его коллеги-нищие (слепой вслушивается в крамольные речи), и стрельцы, и бояре. Царь Борис, отшатывающийся с плаксивым выражением лица, чересчур мелодраматичен.

Что же с орнаментом этого важнейшего для Фаворского разворота? Нервная синусоида.

4) Малые иллюстрации в тексте, посвященные Димитрию: он допрашивает пленного, он безмятежно засыпает после проигранного боя. В этих сценах Самозванец у Фаворского отталкивающий, число окружающих его поляков увеличилось. Пушкин увлечение Димитрия "полячкой гордой" одобряет, а увлечение польскими наёмниками — не очень.

Историк Платонов писал, что в Польше к Самозванцу прибилось 200 человек московских людей, в Россию вторгся отряд тысяч до четырёх; из них была только тысяча поляков, навербованных в частном порядке, большинство — донские и запорожские казаки.

5) Смерть Бориса — одна из самых совершенных и запоминающихся работ Фаворского.

Как, опять-таки, пишет сам Фаворский, "орнамент, сопровождающий трагедию — смерть Бориса, носит мрачный характер". Чёрные засохшие цветы как скрюченные пальцы — их много. Подобный мотив орнамента сопровождал лично Годунова с самого начала.

6) Концовка — усиление мрачного орнамента, сопутствовавшего смерти Бориса.

1) Заключительная часть трагедии в членении Фаворского. После смерти Бориса. Окончательное обрушение власти. Димитрий — русский царь (за сценой).

Правительственное войско переходит на сторону Самозванца. Вот это настоящий конец. Пушкин (предок) убеждает военачальника Басманова прекратить боевые действия: "Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов? // Не войском, нет, не польскою помогой, // А мнением; да! мнением народным".

Переход сановников на сторону мятежников — это Фаворский знал по февралю 1917-го. Задумчивый Басманов — очень современен.

2) Последний разворот Фаворский составил из двух разноформатных иллюстраций. Кинематографический приём — наезд камеры. Народ отправляется вязать борисовых щенков, при этом собирается не только вязать, но и топить. Конец совершенно очевиден. Зверские выражения лиц. Чего ж они потом-то так удивились?

3) Детей Бориса сначала, действительно, только низвергли и изолировали. Чуть позже, не стесняясь, открыто (по Пушкину) убили. И вот последняя "народная сцена". Народ безмолствует. Фаворский рисует светлые облагороженные лица.

Ну что ж, художник не виноват — это Пушкин так подыграл "народу". Первоначально, как известно, концовка была более естественная и исторически правдивая — народ, не смущаясь убийством царя Фёдора Годунова, славит нового царя — Димитрия. Интересно, как бы иллюстраторы-гуманисты рисовали такую концовку?

После полной сюиты Свитальского 1937-го года к "Борису Годунову" следующий подробный цикл иллюстраций появился в 1956 году. Автор — богоподобный Фаворский, техника — неизменная ксилография (гравюра по дереву).

Библиографическая справка из каталога-справочника "Пушкин в русской и советской иллюстрации".

Дополнения: Тираж обычный — 200 тыс. экз.

Цена умеренная — 4 рубля 75 копеек (с 1 января 1961 года будет всего 48 копеек).

У меня оказалось две книги из первого тиража: одна из первого завода (первые 10 тыс. экземпляров), вторая из последнего завода (170.001 — 200.000). На переплёте и авантитуле второй книги — 1957 год. Значит, этот завод и был той допечаткой 1957 года, о которой библиографическая справка упоминает.

А не упоминает библиографическая справка о том, что первый завод — это улучшенная часть тиража, представляющая интерес для библиофилов.

Слева — экземпляр из первого завода тиража, справа — из последнего завода.

Первенец ощутимо тяжелее и толще: переплёт коленкоровый, бумага плотная (но не мелованная, по крайней мере, не глянцевая). В последней допечатке — тканевый неважнецкий переплёт и бумага — хороший, но тонкий офсет. Ни различия в материале переплёта, ни различия в виде бумаги в выходных данных не указаны. Цена разных частей тиража тоже единая — всё те же 4 рубля 75 копеек.

UPD.

Не угадал с материалом. Склоняю голову перед коллегой AndrewBV:

цитата AndrewBV

Небольшое уточнение: издание 1956 года — парадная часть тиража не в коленкоре, а в ледерине (лак на ткани, подобный нынешней «жидкой коже»).

А вторая книга, из финальной части тиража — как раз в коленкоре, но жиденьком, из тонкой неплотной ткани.

Ледерин, как оказалось впоследствии, гораздо менее стойкий ко времени материал, лак высыхает и облезает в проблемных местах, обнажая тканевую основу. Но зато выгорания на солнце не боится.

А вот коленкор (если, конечно, его бережно хранили) спустя десятилетия способен сохранять товарный вид. Но как раз под действием света: а) выгорает, б) становится хрупким, и ткань на сгибах может лопнуть.

Не афишировали элитарность первого завода. А ведь у него есть и визуальное отличие: цветной форзац! Коллекционеры и за меньшее друг друга убивали.

Орнамент поражает: он чисто шестидесятнический, эти мотивы будут у Булатова-и-Васильева. От сурового Фаворского такого никак не ожидал. Я решил сперва, что на форзаце — русский модерн, который вспомнился Фаворскому на склоне лет. На самом же деле, орнамент форзаца явно перекликается с орнаментом на переплёте, а тот, по свидетельству самого Фаворского, подлинный русский орнамент XVII века. Впрочем, "мирискусники" этот период русской истории тоже любили. Так что сходство не удивительно. Вот вам год 1598-й перед Смутой, и он же год 1913-й...

Что касается книги, то здесь деталь эпохи такая: сразу после выхода книги, в феврале 1957 года, она стала призом победителю заводской пушкинской викторины.

Вариантов аббревиатуры много. Город не указан. Скорее, Московский кабельный завод, но, может быть, и Магнитогорский калибровочный...

Качество воспроизведения иллюстраций в первом и последнем заводе примерно одинаковое.

Светлые гравюры Фаворского позволяли одинаково хорошо воспроизводить их и на хорошей, и на обычной бумаге — Фаворский отлично понимал, какой полиграфический уровень был уготован советским читателям.

Но всё же и Фаворский был бессилен перед многочисленным репродуцированием иллюстраций с убитых клише.

UPD.

И здесь меня поправили. Коллега nal65 пишет: "В издании середины 60-х не убитое клише, а офсетная печать. Я держал в руках пробы обоих вариантов (с досок и на офсете). В умелых руках прекрасно и то и другое)". Да, термина не смог подобрать. Тогда уже всё делали фотоспособами (отпечатывали одну гравюру с доски и этот лист уже репродуцировали).

Вот рядом с эталоном бюджетное переиздание 1981 года. Переплёт картонный, бумага совсем плохонькая, просвечивающая. Тираж 100 тысяч, цена 35 копеек.

Иллюстрации сильно затемнены, детали теряются.

Сильные искажения (лица персонажей изъедены чёрной заразой).

Количество иллюстраций в переиздании 1981 года сильно сокращено. В первую очередь, вычищены походные сцены с Самозванцем.

Фаворский, так же как и Зворыкин за 30 лет до него, почувствовал, что "Борис Годунов" нуждается в членении на крупные составляющие, и разделил пьесу на шесть частей. Многое в этом членении подразумевал сам Пушкин (указанные им разные годы событий или резкая смена места действия). Зворыкин делал для своих частей шмуцтитулы на отдельных листах. Фаворский обозначил деление на части заставками и концовками.

Фаворский, как и Зворыкин, стилизацию под XVII век делать не стал. Рисунки реалистичные в современной манере. В этом случае сильнее ассоциации с нашей эпохой (это как в фильме: наш современник, играя историческую роль, вкладывает в неё опыт собственных исторических переживаний). Фаворский, как и эмигранты 1920-х гг., был свидетелем второй русской Смуты, но глядел на неё через 40 лет уже отстранённо.

1) Заставка к первой части: народная демонстрация под лозунгами "Бориса на царство". Точнее, народ сбоку — во главе колонны бояре. Очень похоже на шествия февраля 1917-го года.

2) Иллюстрация в тексте: Шуйский и Воротынский обсуждают текущее междуцарствие.

3) Ещё одна малая иллюстрация: это уже народ ждёт согласия Бориса. Ракурс — с задов толпы. Народ на заднем плане. Но это не безликая толпа: можно разглядеть пушкинских эпизодических персонажей — бабу с ребёнком, например.

4) А вот и иллюстрация на разворот. Фаворский писал в "Записках художника-гравёра", что разворотными иллюстрациями он отмечал наиболее важные моменты. Здесь новоизбранный царь Борис просит содействия бояр, а те обещают не изменить присяге. Это на левой стороне разворота. А на правой — те же Шуйский с Воротынским. Воротынский припоминает Шуйскому его недавние намёки (самим бы царями стать), Шуйский же говорит, что притворялся и хотел испытать Воротынского. Воротынский в шоке: "Лукавый царедворец!". А Шуйский нормальный царедворец: послужит всем по очереди, сам станет царём, Европу повидает (в польском плену помрёт).

Фаворский обращает внимание на растительный орнамент, который он пускает внизу разворотов и страничных иллюстраций. Здесь — чахлые побеги. Непрочная власть Бориса.

5) Концовка первой части. Пышное цветение из маленькой вазы. Но что цветёт? Вроде бы, что-то садовое (слева) вместе с чертополохом (справа). Россия, чай, не Шотландия: чертополох — символ запустения. Но пока ещё неизвестно: задушит сорняк лилею или нет.

1) Заставка: хороши русские монастыри-крепости.

2) Страничная иллюстрация: любимая всеми художниками сцена, поворотный исторический момент. У Григория Отрепьева под влиянием бесстрастных речей Пимена зарождается авантюрная мысль.

Орнамент внизу: листья крепкие, плотные.

3) Малая иллюстрация: Гришка Отрепьев в волнении предрекает Борису: "И не уйдешь ты от суда мирского, // Как не уйдешь от божьего суда".

4) Страничная иллюстрация: уже царь Борис в волнении: "И мальчики кровавые в глазах". Орнамент внизу: чёрные засохшие листья — будто гангрена расползается.

Вот эти последовательные иллюстрации, в книге разделенные текстом, рядышком. Поза и у Гришки, и у Бориса одинаковая: за голову схватились. Композиция тоже одинаковая: и Гришка, и Борис у самой рамки картины стоят.

5) Всё, момент невозврата настал: Гришка Отрепьев сбежал за границу. Самая живая сцена у Пушкина (устал Карамзина в белый стих перелагать, пустился в сочинительство). Самый любимый эпизод у художников

Продолжение следует.

В 1949 году в СССР отмечали ещё один пушкинский юбилей — 150-летие со дня рождения. Выходило много иллюстрированных книг. Торжествовал поздне-сталинский стиль. Полноценных сюит к "Борису Годунову" создано не было (по крайней мере, опубликовано не было). Идеологизация же "Бориса Годунова" была завершена: всё внимание на народ, на его классовую борьбу.

Уже знакомый нам трёхтомник сочинений Пушкина 1949 года. "Борис Годунов" в третьем томе.

Художник П.Алякринский. Есть заставка к "Борису Годунову": толпа народа заполнила площадь. Создание исторической атмосферы.

И две сюжетных иллюстрации: 1) Гришка Отрепьев задумал самозванчество; 2) Юродивый бросает царю обвинение в убийстве законного наследника престола.

У Алякринского академический рисунок, очень профессиональный. Поздне-сталинский стиль хорошо подходит к историческим произведениям про допетровскую Русь: реализм, монументальность.

Художник П.Соколов-Скаля — хорошо известный мастер исторической живописи. Его разрозненные иллюстрации публиковались в парадных юбилейных изданиях, с которыми мы уже неоднократно встречались: "Поэзия" и "Сочинения".

Вот его царь Борис — замученный угрызениями совести, почти безумный. Наверное, в логике поздне-сталинской историографии Борис Годунов воспринимался как слишком слабый правитель из-за этих своих угрызений.

В 1949 году было отдельное издание "Бориса Годунова", с иллюстрациями Соколова-Скаля, представленное на Фантлабе: https://fantlab.ru/edition103421. У меня этого издания нет. Цветная обложка и четыре иллюстрации в тексте. Почти все они копируются в юбилейных однотомниках, но на Фантлабе сканы лучше — привожу их.

1) Обложка, видимо, отдаёт дань официальной пушкиноведческой трактовке: народ против слуг кровавого режима.

2) Сюжетные иллюстрации: Гришка Отрепьев задумал самозванчество и Борис Годунов, поощряющий просвещение.

3) Следующая пара иллюстраций: Борис Годунов и юродивый и объявление Пушкина (предка) с Лобного места о признании Димитрия. Народ не обезличенный: различаются счастливые персонажи, — видимо, те, которые пошли вязать борисовых щенков.

У Соколова-Скаля, конечно, не полная сюита, но наиболее полный цикл иллюстраций к "Борису Годунову" за все Сороковые годы. Показательно, что ни у кого не нашла отражения романтическая линия — Самозванец и Марина Мнишек, да и вообще — линия восхождения Димитрия. "Борис Годунов" становился всё скучнее. Линия же душевных метаний царя, которым стали уделять повышенное внимание, действительно, не была достижением Пушкина. "Мальчики кровавые в глазах" — это у Мусоргского хорошо получилось. Вообще, иногда кажется, что в поздне-сталинскую эпоху иллюстрировали более оперы на пушкинские сюжеты, чем сами тексты.

В юбилейных сборниках 1949 года участвовал и Фаворский своими ксилографиями (торцовыми гравюрами по дереву). Чаще — заставками, которые потом разродились целыми сюитами (как в "Маленьких трагедиях"). Была у него заставка и к "Борису Годунову" в трёхтомнике.

А вот в "Сочинениях" на отдельной вкладке появилась полноразмерная гравюра к "Борису Годунову". И эта гравюра — совершенно самостоятельное произведение, она не войдёт в сюиту, которую Фаворский выпустит уже после смерти Сталина. Пимен и Гришка Отрепьев — эта сцена становится центральной в "Борисе Годунове", все сегодняшние иллюстраторы её отметили.

Техника Фаворского потрясающая, как всегда. Но и качество воспроизведения это ксилографии в книге на глянцевой вкладке потрясающее — а это уже редкость (обжигающий свет сканера этого не передаст). В книге картина яркая, насыщенная, кажущаяся трёхмерной (хотя в 1949 году уже не с досок печатали гравюры). Такой яркости нет в обычных сюитах Фаворского, предназначенных к печати на простой бумаге. Очень много чёрного цвета (чего тоже нет в обычных сюитах). Фаворский отлично понимал, что ксилография — не жеманство эстетов, а такая техника, которая может скрыть недостатки посредственной полиграфии или — при хорошей полиграфии — затмить все цветные картинки.

В 1920-х гг. русская эмиграция поставляла иллюстрации для библиофильских изданий Пушкина на иностранных языках. Советские искусствоведы той поры пытались найти объяснение всплеску этих библиофильских изданий и высказывали мнение, что это связано с гиперинфляцией (т.е. вложения в дорогие малотиражные книги рассматривалось как инвестирование). Ладно, в Германии была гиперинфляция, но два из трёх изданий "Бориса Годунова" вышли в Париже, только одно — в Берлине. И почему так много русских авторов издавалось? Явно не для русской эмиграции. Интересный вопрос.

В СССР в годы НЭПа тоже выходили библиофильские книжки в воскреснувших частных издательствах: "Скупой рыцарь" с рисунками Добужинского (1922), "Медный всадник" с рисунками Бенуа (1923), да ещё, пожалуй, "Домик в Коломне" с ксилографиями Фаворского. Много было массовых изданий с хорошими рисунками, но плохого полиграфического качества. Добротные книги выпускала "Academia", но уже ближе к Пушкинскому юбилею, когда постарались и государственные издательства.

1) Художник Н.Купреянов — известный представитель "мирискуснического" направления. Книга "Борис Годунов" вышла в 1923 году в государственном издательстве.

Мáстерские миниатюры (заставки к каждой сцене). Увы, я больше ничего не обнаружил..

2) Художник Н.Алексеев (с ним мы уже встречались). В 1929 году вышел большой однотомник избранных сочинений Пушкина. В иллюстрированной пушкиниане этот том том отмечается как первое собрание сочинений Пушкина, проиллюстрированное одним художником. Художник умер в 1934 году, пользовался хорошей репутацией среди пушкинистов. Но никаких выдающихся достоинств в его рисунках я так и не увидел.

3) Художница А.Якобсон. В 1936 году она сделала иллюстрации к томику "Драмы" в изящной "ленинградской" серии. К каждой пьесе — по одной иллюстрации. К "Борису Годунову" тоже одна. Одна из последних "народных" сцен — Пушкин (предок) с лобного места возвещает о победе царя Димитрия, а народ собирается "вязать борисовых щенков". Общий вид на Кремль, подошло бы к любому историческому рассказу о XVII веке.

Событием не только для пушкинского юбилея, но и для всей истории отечественной книжной графики стали иллюстрации 1937-го года В.Свитальского к "Борису Годунову".

Издательство "Academia".

Это издание у меня есть. Но сканами воспользуюсь теми, которые в открытом доступе выложены на сайте РГБ — они профессиональные.

На примере эмигрантских иллюстраций к "Борису Годунову" видно, какие концепции выбирали наши художники, имевшие за плечами опыт "мирискусников": пышный реализм в "русском стиле" (Зворыкин), имитация древнерусского стиля (Шухаев), традиционный немецкий экспрессионизм, незначительно изменившийся со времён Тридцатилетний войны (Масютин). Свитальский владел разными приёмами: достаточно вспомнить его прелестные силуэты к "Евгению Онегину" — стилизация, призванная воссоздать дух пушкинской эпохи.

В "Борисе Годунове" Свитальский тоже задумал стилизацию. Иконописный стиль в светской иллюстрации к 1937 году уже не был уникальным — он в СССР вовсю разрабатывался мастерами Палехской артели, и они отодвинули восприятие этого стиля в давние эпохи ("Слово о полку Игореве", сказки Пушкина). Надо было выбирать другую стилизацию.

1) Портрет.

Портрет Годунова и надпись латиницей. Свитальский за образец взял западно-европейские гравюры той эпохи (техника у Свитальского, как отмечено в библиографической справке, "прорезной рисунок"). Мы видим Смуту глазами европейцев.

Царь Борис слегка нахмурен, но не грозный. Не страдалец. Мизинец на левой руке кокетливо отогнут (если не кокетливо — то Годунов левша и знатный сабельный рубака).

2) Кремлёвские палаты. Шуйский и Воротынский.

Гравёр-иностранец усиливает экзотичные детали — меховые шапки бояр.

3) Красная площадь. Народ.

Безликая толпа ждёт согласия Бориса венчаться на царство. Иностранец не замечает в этой толпе юмористических персонажей — бабу, бросающую ребёнка, чтобы он заплакал, и двурушников, увлажняющих глаза слюнями.

4) Ночь. Келья в Чудовом монастыре.

Пимен с Гришкой Отрепьевым.

Сцена с мёртвым царевичем из рассказа Пимена. Что-то это слишком архаично для манеры европейских мастеров начала XVII века.

5) Корчма на литовской границе.

Григорий Отрепьев сбегает от преследователей. Ещё более архаично.

Иностранный гравёр творчески подошёл к делу — использует приёмы русской миниатюры. Или часть гравюр делает подмастерье — один из тех, кого Годунов послал за границу, а он там и остался.

6) Царские палаты. Царевич чертит географическую карту.

Ну вот, европейские занятия — и техника рисунка вполне европейская.

А следующая иллюстрация, скорее всего, помещена в конце сцены ошибочно. Заседание царя Бориса с боярами и клиром — или более раннее, или более позднее событие пьесы. Но это не важно — важно содержание.

Может быть, эта картина помещена здесь в одной сцене для контраста с предыдущей. Архаика и официоз в рисунке. Так в Европе рисовали совещание монарха с какими-нибудь Генеральными штатами за сто лет до русской Смуты. Вековая отсталость России (общепризнанный взгляд в советской историографии).

7) Краков. Дом Вишневецкого.

Возвращаемся к европейской манере рисунка. Поляки признали Гришку Отрепьева законным претендентом на русский престол. Сцена поднесения Лжедмитрию латинских стихов. Отмечается его образованность: он знает латынь (и польский язык, само собой).

8) Замок воеводы Мнишка в Самборе.

Продолжается европейская линия. Грациозные Марина и Димитрий. На заднем плане — показ западных мод (не совсем польских, кстати).

9) Ночь. Сад. Фонтан.

А вот Димитрий в чисто польском одеянии, более близком русским одеждам. В поход к соотечественникам собрался.

Последний рисунок в цвете. Было бы интересно понять, что объединяет цветные "гравюры".

10) Граница литовская.

Официозная картина. Димитрий и Курский в парадных западных доспехах ведут войско в бой. Впереди — MOSQWA.

11) Равнина близ Новгорода-Северского.

Француз и немец — наёмники, служащие царю Борису, обсуждают поражение русского войска (и своё поражение, вообще-то). На заднем плане — бегущее правительственное войско в русских островерхих шлемах.

12) Площадь перед собором в Москве. Юродивый.

Переносимся в Москву — и тут же рисунок приобретает некоторые черты русского иконописного стиля (характерные очертания ног под длинными одеждами).

13) Москва. Царские палаты. Смерть Бориса.

Русского стиля всё больше.

14) Лобное место. Пушкин.

Панорамный рисунок Красной площади с Лобным местом. Можно сравнить с рисунком А.Якобсон (в начале колонки).

15) Кремль. Дом борисов. Стража у крыльца.

То, что у Пушкина осталось за кадром — трупы "борисовых щенков". Безмолствующий народ виден на площади через приоткрытую дверь.

Эту — последнюю — иллюстрацию неоднократно воспроизводили в искусствоведческих обзорах как образец иллюстрации к "Борису Годунову", оригинальной по форме и необычной по содержанию.

Странная репутация у пушкинского "Бориса Годунова". Вроде бы и автор им гордится ("Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!"). Вроде бы все знают оттуда хотя бы пару строк (как поговорки). А пушкинского блеска нет... Высокоценимый мною Святополк-Мирский в своей "Истории русской литературы" пишет:

цитата

"Борис Годунов" — это, скорее, одна из незрелых, подготовительных работ Пушкина, менее зрелых и менее совершенных, чем многие предшествовавшие. "Борис Годунов" — трагедия искупления, но нигде Пушкин не трактует свою тему с меньшим мастерством. Иногда эта трактовка просто сентиментальна. Размер — особенно монотонная форма белого стиха — не вполне удачен. Язык несколько высокопарен и условен [...]

Если принимать ее как хронику в диалогах, для чтения, а не для театральной постановки, она мастерски написана и является первым триумфом пушкинской экономии средств.

Что делать художникам? Или рисовать исторические картинки, или попытаться наполнить персонажей Карамзина какой-то психологией, т.е. выступить бóльшим автором, чем Пушкин.

Зачем Пушкин выбрал начало Смуты для большой драмы? Хотел создать шекспировскую историческую хронику. Искал в русской истории чего-нибудь покровавее. Опыт чисто литературный. Видимо, в 1825 году, Пушкин никак не думал о каких-нибудь исторических уроках. Эпизод из непросвещённого прошлого — с какой страной не бывает? Кто ж мог знать, что в XX веке русская Смута повторится дважды?

В 1924-27 гг. русские художники-эмигранты сделали за границей три сюиты к "Борису Годунову". Помимо юбилейных дат (125 лет Пушкину и 100 лет "Борису Годунову"), их, вроде бы, должны были интересовать ассоциации с недавней русской революцией и гражданской войной. Нашло ли это отражение в иллюстрациях?

Три художника-эмигранта, две европейских страны: Масютин (Берлин, 1924), Шухаев (Париж, 1925), Зворыкин (Париж, 1927).

Был у нас в этой колонке Шухаев с "Пиковой дамой" (см.). Бывал и Масютин с изумительными иллюстрациями к "Повестям Белкина" (см., напр.) и к сказкам. Зворыкин, конечно, к сказкам бывал в паре с Билибиным, но и в паре с Масютиным выступил в "Сказке о медведихе" (см.).

Зворыкину в наши дни повезло больше всего. Неудивительно: красиво и привычно. Есть несколько переизданий его сюиты к "Борису Годунову": от "Вита Новы" в 2007 году, от "Игры слов" в 2008 году (у меня есть это издание), от "СЗКЭО" в 2022 году и др. На сайте "Gallica" выложены сканы первого парижского издания 1927 года. Эти сканы и буду использовать — хоть какая-то аутентичность.

Шухаев и Масютин не переиздавались (не считая недоступных микротиражей). Это обидно. Если все иллюстрации Шухаева в Интернете нашлись (хоть многие и плохого качества), то из сюиты Масютина удалось вытащить только половину картинок. Это вдвойне обидно.

Все художники дают на фронтисписах портрет случайного царя Бориса.

Концепции художников из этих портретов понятны.

1. Зворыкин — пышно-надрывный русский стиль, как он сформировался к 1913 году; Борис Годунов — как Николай II.

2. Шухаев — экспериментатор, открывает французской публике древнерусскую иконопись (но какой-то критик писал, что Шухаев здесь не столько имитирует, сколько пародирует этот стиль); его Борис, понятно, скорбен.

3. Масютин остался верен своему онемеченному экспрессионизму — лик его Бориса в манере средневековых гравюр страшен, как будто это европейский персонаж скорой Тридцатилетней войны.

Портрет случайного царя Димитрия на фронтисписе никто не рискнул дать (ну, раз трагедия называется "Борис Годунов"). Хотя, кто для истории более ценен: тот, кто трон упустил или тот, кто трон подхватил? А вроде бы и Пушкин оживляется, когда о Лжедмитрии пишет. Масютин где-то (может, в самом конце) портрет Димитрия даёт. Здесь известная западная гравюра почти не подверглась изменениям. И получается, что у Масютина царь Димитрий выглядит более благообразно, чем царь Борис.

Вот что хорошо у Зворыкина — так это произведённое им (у Пушкина предполагаемое) крупное членение текста на 5 частей. Хорошо у русских "мирискусников" получалось виньетки делать, наверное, и Зворыкин решил лишний раз виньеточное искусство проявить.

1) Кремлёвские палаты.

"Зять палача и сам в душе палач". Воротынский и Шуйский вводят читателя в курс дела: Борис Годунов без всяких сомнений объявляется виновным в смерти царевича Димитрия — сына Ивана Грозного. Но делать нечего: надо Годунова на царство венчать.

Понятно, почему Зворыкин пленил современных издателей: очень красиво. А ковровая дорожка какая! У нас у всех такие были. Допетровская Русь у Зворыкина предстаёт величавой. У Шухаева — плоские фигуры, залитые чистым цветом. Да кто ж его после Зворыкина оценит?

2) Красная площадь.

"Его страшит сияние престола". Первая "народная сцена". Народу сообщается, что Борис упорно отказывается от престола. Народ обеспокоен: ему нужен царь.

Повествовательная яркая картинка у Шухаева. Появляется иллюстрация Масютина — то, что происходит за кадром: Борис-претендент кривляется.

3) Девичье поле. Новодевичий монастырь.

"Борис наш царь! да здравствует Борис!" Вторая "народная сцена". Борис дал согласие венчаться на царство.

У Зворыкина — сцена тягостного ожидания ("опять несогласен?"), у Шухаева — народ на коленях, докатилась весть о согласии. На рисунке Шухаева стоящая женщина с ребёнком на руках — будто мадонна. Но вот тут пародия на иконописный стиль и сказывается: у Пушкина баба с ребёнком — персонаж комический. Ребёнок орёт, пока все в напряжении ждут известий, а потом, когда народ на коленях от радости плачет, ребёнок молчит. Баба бросает его об земь, чтобы он заплакал. Ну и два колоритных персонажа переговариваются: все плачут, надо бы им заплакать, да не могут. Луку нет, чтобы глаза потереть, "я слюной помажу". Пушкин, вводя в трагедию таких весельчаков, считал, что он следует за Шекспиром. Вот кого бы надо умным художникам рисовать.

4) Кремлёвские палаты.

"Лукавый царедворец!". Боярство выражает преданность новому царю.

Всё та же пышность у Зворыкина. Лёгкий психологизм лежит на поверхности, как и в тексте Пушкина: царь Борис озабочен, у бояр своё на уме. Шухаев эту сцену пропускает: царь да бояре — одно и то же.

1) Ночь. Келья в Чудовом монастыре.

"Ещё одно, последнее сказанье — и летопись окончена моя". Случайный персонаж — Пимен — всем запомнился. Гришку Отрепьева посетила первая мысль о самозванчестве.

Все читатели помнят эту сцену, ни один художник не может её пропустить. Лучшая, видимо, иллюстрация Шухаева, которую часто приводят в пример — здесь иконописный стиль удачно наложился на завязку человеческой драмы.

2) Палаты патриарха.

"Уж эти мне грамотеи!". Гришка сбежал из монастыря, известив всех "Буду царём на Москве". Патриарх решил не беспокоить этим царя Бориса.

Однообразный Зворыкин уже утратил прелесть первого восприятия. Шухаев кажется всё более интересным в отражении исторического духа.

3) Царские палаты.

"И мальчики кровавые в глазах". Борис жалуется сам себе, что народ его не любит.

Зворыкин эту сцену пропускает, хотя она, казалось бы, целиком в русле его концепции печального самодержца. Но, видимо, понял, что ничего кроме предыдущих дубликатов выдать не сможет. Шухаев зато всё больше и больше разворачивается: в шаблонных рамках стиля достоверное лицо Бориса впечатляет.

4) Корчма на литовской границе.

"Когда я пью, так трезвых не люблю". Знаменитая сцена, как Гришка Отрепьев читал царский указ про свою поимку. Сбежал в окно.

Художники, понятно, здесь рисуют бросок Отрепьева к окну с ножом в руке. Ещё один успех Шухаева. Удалось найти картинку Масютина. Зворыкин почему-то эту центральную сцену игнорирует.

5) Москва. Дом Шуйского.

"Латинские попы с ним заодно". До Москвы доходят вести об объявившемся в Польше самозванце. Мальчик перед застольем читает длинную молитву — предполагается, что читатель увидит какие-то параллели с убитым мальчиком-царевичем.

Всё те же бояре, но Шухаев смог найти интересный ракурс (для иконописного стиля обычный). И тему отрока подхватил.

6) Царские палаты.

"Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!". Царю Борису доносят о самозванце.

Но это ему потом доносят, и про шапку Мономаха он в конце скажет. А в начале сцены — эпизод, который художники единодушно выбрали для иллюстрирования. Царевич (сын Бориса) чертит географическую карту. Просвещение охватывает и Московскую Русь. Есть здесь интересные исторические свидетельства: Годунов отправил десяток человек учиться за границу, ни один не вернулся в Московию (в чём видится разница с Петром Первым). Лжедмитрий скоро будет проводить вестернизацию своим путём.

Заграничные сцены.

1) Дом Вишневецкого.

"Товарищи! мы выступаем завтра".

Ни Зворыкин, ни Шухаев эту сцену не проиллюстрировали. На рисунке Масютина — начало сцены, где самозванец обещает католическому священнику через пару лет обратить русский народ в католичество. Это, понятно, яркий пример изменнической сути претендента на престол. Но дальше Гришка-Димитрий принимает многочисленные делегации от русских оппозиционеров. Они-то сами прибежали. Это неприятный момент. Пушкин его не скрывает — ему важно понять, почему самозванец победил.

2) Замок воеводы Мнишка в Самборе.

"Мариною одною занят он". Лёгкое возбуждение у поляков — русский царевич увлёкся их соотечественницей.

Шухаев продолжает игнорировать польские сцены. Зворыкин и Масютин рисуют Марину Мнишек в неприглядном виде.

3) Ночь. Сад. Фонтан.

"Я слышу речь не мальчика, но мужа". Знаменитая сцена у фонтана: диалог Димитрия и Марины. Димитрий влюблён, Марина хочет на русский престол.

Эту сцену художники пропустить не могут (наверняка, и у Масютина она была). У Зворыкина первый раз появляется самозванец — и то на коленях, полуобернувшись.

4) Граница литовская.

"Я Литву позвал на Русь". Войско Димитрия переходит границу. Курбский (сын того самого Курбского — оппонента Ивана Грозного) радуется возвращению на родину.

Зворыкин не скрывает, что войско Димитрия состоит из русских мужиков.

5) Царская Дума.

"Его в Москву мы привезем, как зверя". Приближенные уверяют царя Бориса в скорой победе.

Некая живость появляется в рисунках Зворыкина — царь Борис почти безумен. Захватил художника пушкинский текст, не смог Зворыкин выдержать верноподданическую концепцию до конца.

1) Равнина близ Новгорода-Северского.

"Куда? куда? Allons... пошоль назад!". Иностранные военные советники в русском войске царя Бориса. Не помогло. Первая победа Димитрия: "Ударить отбой! мы победили. Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!". Красивый жест — Пушкин пытается быть объективным.

Сцена важная и события интересные. Художники могут что-то новое нарисовать. Но иллюстраций нет.

2) Площадь перед собором в Москве.

"Николку маленькие дети обижают... Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича". Юродивый и царь. Эта сцена глубоко врезалась в память читателям.

Нигде ярче не проявилась разница между Зворыкиным и Шухаевым, чем в рисунках к этой сцене.

3) Севск.

"Ты-дескать (будь не во гнев) и вор, а молодец". Димитрий допрашивает пленного. В Москве паника и ужасы. Пушкин показывает преимущества самозванца: открытый, энергичный, либеральный. Это объяснение первоначального успеха Димитрия и первоначального ослепления народа.

У Шухаева этих настроений не видно (рамки стиля не позволяют).

4) Лес.

"Хранит его конечно провиденье". В этой битве Димитрий потерпел поражение. Здесь немецкие наёмники хорошо сражались за царя Бориса.

Шухаев вносит некоторое разнообразие, помещая на рисунке павшего под Димитрием коня, о котором он скорбит больше, чем о разбитом войске и о павшем Курбском. Пушкин в этой сцене откровенно любуется самозванцем.

5) Москва. Царские палаты.

"Всё кончено — глаза мои темнеют". Внезапная смерть царя Бориса.

а) Очень масютинская иллюстрация: с завихрениями.

б) Иллюстрация Шухаева, не попавшая в основную сюиту. Композиция очень похожа на масютинскую. Видимо, поэтому Шухаев отказался от этого варианта. Жаль, отработка одной композиции разными средствами — вполне в духе предчувствуемого постмодернизма.

в) Шухаев выбрал для книги статичную иллюстрацию. Но лицо у живого Бориса — уже как у трупа.

6) Ставка.

"Но знаешь ли чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,

А мнением; да! мнением народным".

Пушкин (предок автора), прибывший от Димитрия, склоняет на свою сторону Басманова — предводителя русского войска царя Фёдора (наследника умершего Бориса). Вот оно что! Наш Пушкин, объясняя успех самозванца, оправдывает и своих предков. Было бы кого — гений Пушкин благодаря африканской крови проявился. Эфиоп. А гляди, как обрусел.

Ограниченность выбранных Шухаевым средств — бесконечные повторы.

7) Лобное место.

"Ступай! вязать Борисова щенка!". Ещё одна народная сцена. Пушкин (предок автора) уже в Москве и склонил народ на свою сторону.

Однообразные красоты Зворыкина.

8) Кремль. Дом борисов. Стража у крыльца.

"Народ безмолвствует".

И Зворыкин, и Шухаев выбрали начало сцены: нищий просит милостыню у запертых в тереме взрослых детей Годунова. Через несколько минут их убьют. Нищий будет жить дальше.